Христа.
Так вот, рабы в поисках рогатины все дальше и дальше углублялись в лес, но ни одно из деревьев им все еще не приглянулось.
Меж тем несчастные, что брели тем же лесом, уже еле держались на ногах. Стояла удушливая жара, кони спотыкались, и торговца в седле мотало из стороны в сторону. Голова у него пылала, но он еще силился размышлять о своей судьбине. Приведя в порядок мысли, подозвал одну из рабынь и сказал:
— Видишь, за нашей спиной сидит злой дух, он дышит нам в затылок и нагоняет страшный зной. Это все оттого, что сейчас светит звезда, прозванье которой Сириус. Это все оттого, что нынешние дни проходят под знаком этой собачьей звезды. Если бы ты вздумала вдруг оставить мой караван, то непременно спятила бы с ума и погибла в трясине! Вот все, что я хотел тебе сказать, и я хотел бы, чтобы это ты передала остальным рабыням. А теперь возьми моего коня под уздцы и веди нас к роднику, чтобы мы могли охладить чело.
Однако рабыни приписали хворь чарам, которые принесут им избавление, и решили потерпеть, пока торговец совсем не ослабеет. И тогда они рассчитывали его убить. Когда торгаш лежал у прохладных струй, обмакивая в них кончики пальцев, а женщины готовились нанести удар, на их следы напали наши невольники и, наклонясь к земле, долго разглядывали, изучали отпечатки подков и отпечатки ног, идущие рядом. И увидели они, что следы мелкие, а ямки, которые остались на земле от пальцев, — крохотные и нежные, так что без особого труда определили они, что караван, прошедший здесь, — невольничий, а среди невольников есть и женщины. Устремившись следом, они настигли торговца, лежавшего у хладных струй, опустив руку с низкого берега в воду. Настигли его слуг, лежавших, задрав подбородки кверху, и, видя, что они плохи, не тратя времени ни на расспросы, ни на словопрения, накинулись на караван и захватили женщин, порешив одного-единственного слугу, который мог оказать им сопротивление. Остальных бросили на произвол судьбы и весело повлекли за собой свою добычу. И от тех женщин позднее родилось множество ребятишек.
И сталось так, что и тот человек, что называл себя отшельником, тоже взял себе в жены одну из рабынь и родил с нею шестерых сыновей. Когда прошло время и человек этот состарился, в его мыслях вместе со страхом поселилось и желание завершить начатое дело. Он думал о распятии, которое начал вытесывать в молодые годы. И отыскал он долота и топор, и ножи острее меча, и приступил к стволу, пока лишь слегка обработанному, и принялся бить долотом по дереву, чтобы проступила форма головы и конечностей Иисуса. Сильно бил он по долоту, но после нескольких ударов рука изнемогала, а когда он резко размахнулся для девятого удара, то пресеклось дыхание у него в груди. И свалился он на землю, повредив долотом запястье. Подбежали к нему сыновья и слуги, и те, кто возделывал почву, и те, кто корчевал пни и кто бортничал и стерег стада. Все они, сгрудившись вокруг, ждали, что он скончается и перед смертью благословит старшего сына, и поставит его во главе хозяйства и имущества. И когда опустились они на колени и затихли их стоны, старец заговорил, как велит обычай.
— Чувствую я, — молвил он, — что приходит мой последний час, и прошу я у Господа Бога, чтоб не судил меня за грехи слишком строго, чтоб дозволил мне хоть краешком глаза узреть рай. Грехи мои станут мне в этом препятствием, но зато службу сослужат некоторые добрые дела. И когда душа моя устремится к трону Судии, не забудьте вспомянуть, что я дал вам знание истинного Бога. Вспомяните и о том, что благодаря мне руки ваши проредили лес, полный уродливых божков, что я выкорчевал из ваших сердец злые привычки, насыщал вас и наказывал во имя Господа. Живите в страхе Божьем и в покорности перед тем, кого я поставлю над вами хозяином.
А тебе, сын, завещаю принять имение отцовское, чтоб по чести, совести и правде платил ты власти десятину со всякой новой колыбели невольничьей и с отар, коли умножатся хоть на единого ягненка, и со скотины. И еще — чтобы ты исправно отдавал зличскому господину то, что должно отдавать, — то бишь двенадцать кур и десять горшков меду из года в год.
Молвив так, старец обратился к толпе и взглядом поискал среди взрослых мужчин того, кто некогда появился в его нищей лачуге малым ребенком. Отыскав, сделал знак, чтоб тот приблизился, и, положив руку ему на плечо, сказал:
— Тебя, кому я привил редкий навык владения долотом, отпускаю на свободу, избавляю от рабства и велю, чтоб ты или жил во владениях своего господина, или отправился куда пожелаешь. И решать тут надо всерьез, это важно как для тебя, так и для твоих деток. Избавляю тебя от наследного рабства и совершаю это в убеждении, что все свои дни ты наполнишь работой, которая угодна Богу, и докончишь распятие, которое я не доделал из-за трудов суетных, преходящих и из-за трудов, которые я посвятил расширению имения и приумножению состояния.
Все это было произнесено перед многими людьми и так громко, что слышали все. И после этого голос старца сник. Сыновья и жены тех сыновей приложили ему на рану паутину и листья, на которые скатилась кровь первого мученика, святого Стефана. Но или листья те были собраны в неподходящее время, либо установление Божие было иным, но случилось так, что кровотечение не остановилось. И иссякла кровавая струя только в тот миг, когда душа старца отделилась от тела.
Спустя некоторое время после смерти хозяина тот раб, что долгие годы жил в усадьбе под названием «Пустынька» и получил свободу, вместе с детками и женою отправился искать новое место поселения и возделывать пустынную землю. Пошел в глубь леса и раскинул стан на каких-то лугах вблизи текучих вод. Так как ему всего недоставало: не было у него ни коров, ни быков, ни лошадей, а землю приходилось вспахивать мелко, то жил он в нужде и вечно терпел голод. И потому промышлял охотой на диких уток и гусей, ловил косуль, а иногда и кабанов; когда же наступила тяжелая зимняя пора, прокормить себя стало вовсе невозможно, и от мороза он занедужил телом. Потом от какой-то неведомой болезни умерла его жена, а за нею — две дочери и сын. Когда последнее из его подросших чад не вернулось в лачугу и он остался один с малым мальчонкой на руках, тоскливо вспомнил он о той еде, что получал в селении под названием «Пустынька». И все мечтал о том, чтобы поесть вместе с рабами; и куда бы он ни шел, всюду его преследовала одна мысль — под каким бы предлогом туда воротиться. В те поры завернули холода. Хижину старца занесло снегом, а к самим дверям подходили волки. И вот, изнемогая от голода, взял этот человек рогатину, кресало и лук и отправился вместе с сыном в обратный путь. Прошли они лес, очутились на опушке; кожа на их бедрах покрылась ледяной крупкой, из пальцев сочилась кровь, и крпцы[3] потерялись где-то в ельнике; тут рухнул старик в сугроб и сказал:
— Сын, мальчик, наломай хвороста и разведи огонь, уже не могу я идти дальше. Я дошел до конца путей своих и должен умереть. В этих краях стояла когда-то усадьба, но теперь здесь пусто, усадьбу развеяло пеплом.
Развел отрок огонь и подвалил снегу отцу под ноги. Казалось, раб, получивший свободу, близок к смерти. Сон смежил ему веки и явил его затухающему взору картину леса, залитого солнцем. Узрел он малых деток у порога лачуги, узрел косулю, истекавшую кровью от большой раны, и ощутил тепло ее дыханья, почувствовал, как это тепло поднимается по его венам, почувствовал нежное греющее прикосновение к своей утробе. И почудилось ему, что в живот ему погружается чей-то локоть.
Меж тем мальчонка натаскал большую кучу хвороста. Запалил костер, и костер, запылав, стал далеко виден.
Заметили этот огонь рабы из усадьбы, пошли к хозяину и сказали:
— Хозяин, на опушке пылает костер.
— Идите туда! — ответил им муж, который был сыном отшельника, владельцем отцовской усадьбы и имущества.
Рабы пошли и привели в усадьбу мальчонку и старца, чьи ноги побелели от мороза.
— Я, — произнес старик, когда к нему вернулся дар речи, — я тот, кого освободили от рабства. После смерти твоего отца ушел я вместе с сыновьями и дочерьми, чтоб промышлять в лесах, но дети мои умерли, а я на исходе сил и не могу больше охотиться, а поля мои разрыли дикие кабаны. Дни мои сочтены, но чтоб помереть спокойно, я должен докончить дело, которое поручил мне святой отшельник. Я принес с собой топор и долота.
И оттого, что руки старца мудрее, чем руки юноши, конец работы будет лучше, чем ее начало.
— Старые рабы, — отозвался хозяин усадьбы, — не справляются ни с чем; не пашут глубоко, не могут повалить дерева, не умеют обращаться с веретеном и только даром едят хлеб.
