кубок и на весь шатер громогласно провозгласил: — Светлейшие и достойнейшие гости! Ныне самый великий праздник на Дону. Верные слуги царя и отечества, герои славных баталий — донские казаки торжественно съехались в свою новую столицу, построенную их же на все пригодными руками! Так поднимем же первый бокал за процветание Войска Донского и за славный его стольный город Новочеркасск!
— Виват! — воскликнул граф Разумовский.
— Ура! — закричали казаки.
Потом пили за православную веру и тихий Дон, за самого атамана и его Войско, за ветеранов и молодых казаков. Развеселившийся Матвей Иванович с раскрасневшимся лицом буквально сиял. Он сбросил с себя яркий атаманский зипун и, оставшись в одном дорогом кафтане, задорно предложил:
— А не послушать ли нам, православные, лучшего на всем Дону песельника Ивана Тропина да хор наш, из сыновей станиц донских составленный? А ну! — Атаман взмахнул рукой, и человек двадцать казаков разного роста и возраста, в чекменях и высоких шапках с голубым бархатным верхом, дружно вбежали в шатер и выстроились вдоль стены. Пожилой и хлипкий по сравнению с ними Иван Тропин вышел вперед.
— Какую песню прикажете, атаман-батюшка? — спросил он приветливо, удостоив при этом Платова лишь едва приметным гордым кивком.
— Веселую! — прокричал сквозь шум Матвей Иванович. — Иначе Степану Губарю делать здесь будет нечего.
— Споем веселую, — просто согласился Тропин.
Звякнули бубны и литавры, и голос Тропина, будто светлый ручеек, заструился в шатре. Но вскоре ему стало тесно и душно от собственной скованности, он взлетел над головами почетных гостей и весело, залихватски раскатился над столами:
Отставной есаул Степан Губарь, положив ладонь на сивую щетину своего затылка, лихо ринулся в пляс, высоко выбрасывая ноги, так что казалось, будто он и не касается вовсе земли, а плывет над нею в буйном, одному ему понятном восторге. У него была отличительная способность — во время залихватского танца, страшно выпучив глаза, водить ими из стороны в сторону, строя при этом самые уморительные гримасы.
В разгар пиршества Матвей Иванович подошел к скромно сидевшим с самого края стола Луке Андреевичу, Дениске Чеботареву и Андрею Якушеву:
— Вы мне надобны. Давайте выйдем отсюда на минуту-другую.
За шатром их обдал тугой терпкий ветерок, пропитанный полынным духом. Здесь, на высоком холме, было жарко и сухо, совсем не так, как в Черкасском городке, где улицы были еще мокрыми от сошедшего разлива, а на придонской стороне к иным домам и до сих пор подступала вода. Запотевший и чуть под хмельком, Платов положил тяжелую руку Якушеву на плечо, мучительно вспоминая его имя. Но память у Матвея Ивановича была отменная, и лоб он морщил недолго.
— Слушай, Андрейка. Насколько помнится, лучший мой наездник Илья Евсеев пытался передать тебе секреты верховой езды. Получилось ли что из этого?
— Получилось, ваше превосходительство. Он мне на многие тонкости конского дела глаза раскрыл.
— А ведомо ли тебе, что Илью Евсеева лихорадка скрутила, а в семь часов вечера скачки и, кроме тебя, никто не может его заменить? В первом десятке придешь, наградой не обойду.
— А сколько казаков скакать будут? — поинтересовался Аникин.
— Две сотни со всех станиц, — ответил Платов.
— Ой ты!
— Вот тебе и «ой ты». Две сотни отборных казаков, один другого краше. Но кто-то же должен вместо Ильи Евсеева честь старого Черкасска отстоять?
— Я постараюсь, — сказал Андрейка, и глаза его упрямо блеснули. — Только одно к тому условие, атаман-батюшка.
— Сказывай, — строговато откликнулся Матвей Иванович.
— Разрешите на вашем Зяблике проскакать.
— На каком таком Зяблике? Моего жеребца Ветерком кличут.
Андрейка смешался, и жаркая волна смущения прилила к щекам. «Нет, — подумал он. — Ни за что нельзя говорить правду о Зяблике. И для Любаши и для меня это очень опасно».
— Виноват, ваше превосходительство, на Ветерке, — поправился он, но в глазах у Платова не померкла подозрительность. — Это оттого, — пробормотал Андрейка, — что я раньше табун пас, а в нем белый жеребец был, очень на вашего похожий. Зябликом назывался.
— Тогда понятно, — улыбнулся Платов. — Ну что же, бери моего Ветерка.
— Есть и еще одна просьба, — не унялся Андрейка. — Разрешите ваше красивое седло сменить на самое что ни есть простое.
— Это зачем же?
— Не хочу, чтобы все знали, что я на вашем коне скачу. А вдруг какая осечка? Тогда мне до самой смерти стыдно будет за то, что честь и достоинство самого атамана Платова, первого героя донских степей, уронил.
Глаза у Матвея Ивановича мгновенно потеплели, а губы сжались в добрую улыбку.
— Смотри-ка! Атаманскую честь бережешь! Желаю успеха, парень! А ты, Аникин, проследуй за ним на место скачек и все там от моего имени сделай. Все надлежащие инструкции полицейскому офицеру Денисову передай. Пусть Ветерка переседлают, а Якушева переоденут во все казачье. — И Платов размашистыми шагами направился в шатер, из которого доносились громкие голоса захмелевших гостей.
Полицейский офицер Денисов к приказу Платова отнесся весьма скептически. Кокетливо прикоснувшись пальцами к франтоватым усам, с ног до головы оглядев Андрея, он коротко сказал:
— Вольтижировка, молодой человек, это искусства, доступное далеко не каждому. Тут без тренировки не обойдешься. А ты мечтаешь сразу в дамки пройти, как на шашечной доске. Да и где я на этакого верзилу готовую казачью форму найду?
— Так атаману Войска Донского и доложить? — издевательски спросил Аникин.
Понимая свое полное бессилие, Денисов смог ответить старому казаку лишь сердитым взглядом. Форма тотчас же нашлась, а из атаманского табуна дежурный конюх пригнал Зяблика. Жеребец, увидав давнего своего друга, еще издали заржал, а когда Андрейка по привычке прижался к нему щекой, ударил копытом о землю. От внимательного конюха эта подробность не укрылась.
— Что? Раньше друг дружку знали?
— Случалось, — уклончиво ответил Андрейка. Зяблика спешно оседлали. Андрейка сам помогал в этом конюху, пока Дениска Чеботарев небрежно лузгал горсть неизвестно каким путем завалявшихся в бездонных карманах его казачьих шаровар семечек. Лука Андреевич молча восторгался сноровистыми движениями Якушева, а когда тот, вскочив в седло, лишь чуть-чуть тронул Зяблика каблуками сапог и застоявшийся жеребец резвой рысью побежал по степи, Аникин радостно воскликнул:
— Дивись, дивись, Дениска! Он же как свечка в седле сидит. Поверь моему слову, из этого парня лихой казак получится.
Вернувшись после небольшого пробега, Андрейка ловко соскочил на землю и отдал конюху повод. Зяблик с неудовольствием замотал головой.
