Среди гостей был мой добрый знакомый из Грузии — профессор Мкеладзе.
— Не только болгары — многие народы благодарны русским за освобождение, — заметил он. — И наш народ тоже. Известно, что при царице Тамаре (она царствовала в 1184–1207 годах) нас было несколько миллионов, а к концу XVIII века едва ли насчитывалось двести тысяч. Постоянные набеги персов, турок, других восточных завоевателей, поголовно уничтожавших или угонявших в плен население захваченной территории, грозили полным истреблением целой нации. Когда же Грузия обратилась к России с просьбой о присоединении, могучая держава протянула ей руку помощи. К нам пришёл мир. Этого никогда не забудет грузинский народ и земля грузинская! — с жаром закончил профессор Мкеладзе.
— Если историкам по справедливости проанализировать события в Европе, то окажется, что именно мы сыграли в них немалую роль, — развивал свою мысль Владимир Васильевич. — Возьмём для примера древность и наше время. Хан Батый вынашивал планы покорить всю Европу, и только стойкое сопротивление русских, истощивших его силы, обусловило провал этих планов. Поэтому борьба с монгольскими феодалами имела всемирно-историческое значение. Однако, остановив их полчища, Русь на себя приняла катастрофические последствия ига. Нашествие нанесло удар по производительным силам, по культуре, а ведь Русь шла самобытным путём и уже в XI веке её культура была отнюдь не ниже, чем у других европейских народов. Точно так же наша страна встала непреодолимой преградой перед фашистами — вандалами XX столетия. Мир спас советский человек в солдатской шинели. Двадцать миллионов жизней — вот цена нашей победы…
Русский народ никогда не покорится врагу. Невозможно, наверное, подсчитать, сколько сражений надо было выдержать за всю историю, чтобы отстоять свою независимость. И к чести народа нужно сказать, что он свято чтит героев, защищавших годину. В память о битвах, где русский воин покрыл себя неувядаемой славой, воздвигали монументы, чаще всего — церкви, часовни, построенные на собранные средства, добровольные пожертвования; причём нередко отдавали последнее. Такова была традиция, и неверно её рассматривать как дань религиозности. Скорее, это способ выражения патриотизма с поправкой на эпоху.
— Скажите, Владимир Васильевич, — обратился один из гостей, — неужели столь очевидные вещи не понимают те, от кого зависит судьба памятников?
— Почему же? В подавляющем большинстве — понимают. Пример тому — «Золотое кольцо» вокруг Москвы, любовно возрождённое руками реставраторов. Да каждый назовёт новые примеры. Сейчас многое восстанавливается. Тем нетерпимее мы должны быть ко всем случаям, когда может пострадать наше историческое богатство. А что касается Ленинграда, то тут в попытках «осовременить» город важно соблюдать меру; нельзя произвольно, по собственному разумению решать, что достойно, а что недостойно памяти потомков.
…Жена пригласила всех участвовать в изготовлении пельменей. Это в нашем обычае. Процедура получалась весёлой. Дружно пели русские песни, перебрасывались шутками, рассказывали интересные эпизоды.
Стрелки часов сокращают минуты уходящего года. Близится полночь. Гости шумно усаживаются за стол…
Перед тем как распрощаться, я ещё раз напомнил Владимиру Васильевичу, что второго утром жду его у себя в клинике.
Осмотр не принёс ничего утешительного. В подложечной области я нащупал у больного большую, плотную опухоль, интимно спаянную с печенью. На передней брюшной стенке был виден рубец от операции.
— По поводу чего вас оперировали?
— Язва желудка. Операцию делали четыре года назад. Потом чувствовал себя совсем хорошо. Однако постепенно стала развиваться слабость, пропал аппетит.
По-видимому, Калинину уже удаляли опухоль, а теперь наступил рецидив. Надежд на излечение было мало. Но это только предположение. Надо уточнить диагноз, провести тщательное обследование.
Как можно деликатнее я сказал Владимиру Васильевичу, что ему необходимо лечь в клинику. Он не возражал.
К сожалению, мрачный прогноз подтвердился: рецидив рака желудка с метастазами в печень. Хирургическое вмешательство бессмысленно.
Чтобы быть окончательно уверенным, пригласил на консилиум профессора Александра Андреевича Русанова — блестящего специалиста по желудочной хирургии. Он согласился со мной, что радикальные меры исключены.
Оставалось одно: предпринять всё возможное, дабы улучшить состояние Калинина, хоть на сколько- то продлить ему жизнь. Наши усилия увенчались относительным успехом — Владимир Васильевич окреп, хотел было выписаться, но мы его не отпустили.
— Побудьте в клинике подольше. Для вашего же блага. Работайте. Мы постараемся создать вам условия.
И Владимир Васильевич с энтузиазмом принялся за работу. Писал, приводил в порядок свои фотоальбомы, связывался по телефону с членами совета Общества охраны памятников.
Прав оказался Пётр Трофимович — это была удивительно светлая личность! Высокоинтеллектуальный, скромный и редкостно добрый человек. Им руководила одна только любовь к людям, к их труду и творчеству. Сам тяжело больной, он стремился успеть внести свой вклад, чтобы уберечь родной город от обеднения памятниками. Его возмущали «смелые» эксперименты архитекторов. И он очень страдал морально и физически.
Однажды к концу рабочего дня Калинин зашёл ко мне в кабинет.
— Если вы не очень заняты, Фёдор Григорьевич, посмотрите на эту фотографию. Квартира А. С. Пушкина на набережной Кутузова, дом 32, в которой он жил около двух лет.
К сожалению, там не был открыт музей. Мы просили соответствующие организации хотя бы восстановить квартиру в том виде, в каком она была до переделки. При ремонте, например, обнаружились подлинные двери балкона и кабинета Пушкина. Между тем в ноябре 1968 года помещение приспособили под обычное жилье. Вот на фотографии виден балкон, примыкавшая к квартире веранда. После капитального ремонта их уже нет, как нет каретных сараев, старинных дворовых построек, которыми пользовался поэт.
Мы беседуем, перелистываем альбом. Я какое-то время молчу.
Владимир Васильевич снова заговорил:
— А это строгановская дача на Чёрной речке. Её строил в 1796–1798 годах Воронихин. Сам зодчий изобразил дачу на картине, выставленной в Русском музее, а фотография с этой картины помещена в Большой Советской Энциклопедии как образец ампира. Создание Воронихина имело не только архитектурную, но и литературно-мемориальную ценность. В свои последние дни здесь жил больной Некрасов, о чём оповещала доска, прикрепленная к стене дачи в 20-х годах. Сохранившийся каменный корпус позволял вести речь о полной реставрации по авторским чертежам Воронихина. Начались хлопоты в Москве и Ленинграде. И что же? Дача мешала городским проектировщикам. Она перестала существовать осенью 1969 года.
Владимир Васильевич разволновался не на шутку. Я отвёл его в палату, дал успокоительного, постарался отвлечь посторонними разговорами.
Некоторое время мы не возвращались к «опасной теме», хотя попытки с его стороны предпринимались не раз.
Навещая тяжёлого послеоперационного больного, я вечером заглянул к Калинину. Владимир Васильевич что-то увлечённо писал. Увидев меня, как всегда обрадовался и попросил посидеть с ним.
