пробоины и затрепетала вздыбленная ветром перкаль, а потом и весь самолет как-то расслабленно вздрогнул и накренился на правое крыло. Но машина еще повиновалась рулям и с небольшим углом стала разворачиваться на сто восемьдесят градусов, беря курс домой. Хриплый голос Вано наполнил наушники:
— Венька, нас подбили. В левом крыле большая дыра… рули… тянем на вынужденную. — Секунды молчания, и охрипший голос командира повторил: — Амба, тянем на вынужденную… как легли бомбы? Видел?
— Видел, командир. У них в балочке два огромных взрыва. Очевидно, склады боеприпасов.
— И то хорошо, — грустно вздохнул Бакрадзе.
Мелким пологим разворотом их машина стала описывать гигантский полукруг, заметно приближаясь к линии фронта, той заветной черте, перелетев через которую самолет мог безбоязно приземлиться где угодно, потому что была там уже отбитая у врага наша, советская земля. Неожиданно мотор стал предательски чихать и захлебнулся.
— Эх, не дотянули! — горестно воскликнул Вано. — Амба! Иду на вынужденную… Ехать так ехать, — мрачно пробормотал Вано, и связь между ними оборвалась.
Страшное, если вдуматься, слово «планирование» в применении к самолету, подбитому над целью. На языке летчиков «планирование» — это элемент любой посадки. Сколько учебно-тренировочных вылетов, столько раз и приходится летчику планировать на свой аэродром. Но это в мирное время, когда после посадки на пробеге гулко застучали колеса, а самолет все теряет и теряет скорость, прежде чем остановиться.
Но планирование на подбитой зенитками машине с заглохшим мотором и черными лопастями почти замершего винта дело совсем другое. Сцепив зубы, ожидает летчик первого решающего толчка о землю. А его воздушный стрелок? Тому и тем более хуже, потому что не знает он, ранен или не ранен командир, доведет ли машину до земли, успешно ли ее посадит, либо, потеряв сознание, с углом врежется в землю и лишь грохот взорвавшихся бензобаков будет реквиемом по погибшему экипажу.
Молчали наушники, и только ветер царапал фюзеляж. Якушев весь сжался в упругий комок. Страха не было, лишь оцепенение сковало тело тягостным ожиданием. Удар и сильный толчок, от которого — звоном наполнилась голова, и густое облако пыли встало над их машиной. Он отстегнул застежку привязного ремня и вдруг увидел перед собою поцарапанное яростное лицо командира, все вспотевшее от невероятного напряжения.
— Ты что копаешься, чертов сын, к теще на блины собрался, что ли, понимаешь! Или к Герингу в гости на ханш. Ползи за мной, тут до наших окопов близко. Метров двести я всего не дотянул.
Веня безропотно пополз вслед за командиром, не снимая парашютного ранца. Рявкнул близкий взрыв, теплая волна обдала лицо, над головой просвистели осколки.
— Ва! — крикнул Бакрадзе возбужденным голосом. — В рубашке родился, Веня, парашютный ранец осколки в клочья подрали, а сам цел.
— Как наши ребята, командир?
Якушев увидел, что самолет, пилотируемый лейтенантом Овчинниковым, перетянул уже через линию фронта и, теряя высоту, удаляется на восток. Несколько секунд они как зачарованные смотрели этому «илу» вслед.
— Ва! — повторил Бакрадзе. — В рубашке родился Славка. Дотянет домой, про нас расскажет.
И они, взглянув друг на друга, горько вздохнули, подумав о своей судьбе.
У летчиков драма в воздухе совершается за считанные секунды. Только что радовался экипаж тому, что удалось поразить цель и на земле, занятой врагом, полыхает огромный костер на месте взрыва сброшенных бомб, только что на самых высоких басовитых нотах пел свою могучую песню мотор «ильюшина», только что обменивались они по самолетному переговорному устройству короткими фразами, и вдруг блеск пламени от разорвавшегося зенитного снаряда впереди винта, искры, обдавшие нос боевой машины — и резко обрывается бесперебойный гул, так же как и твоя собственная вера в жизнь. Из последних сил тянет пилот на восток, а земля все ближе и ближе, и вот уже машина беспомощно опускается на фюзеляж и, пропахав несколько метров, навсегда замирает на со всех сторон обстреливаемой нейтральной полосе, как именуется на фронте ничейная земля, и ты уже не знаешь, что уготовила тебе судьба.
Вторая пара «илов», сделав разворот, на бреющем прочесывала изрытое воронками поле боя, отсекая немцев, решивших захватить в плен Якушева и Бакрадзе.
Впереди была большая воронка от авиабомбы, и оба не раздумывая бросились к ней. Над головами снова засвистели осколки, а пули автоматчиков подняли впереди фонтанчики пыли. И вдруг зоркие Венькины глаза разглядели ползущих им навстречу людей в касках и серых маскхалатах с лягушачьей расцветкой.
— Ва, кацо! — обрадовался было грузин. — Это же наши, — но тут же скисшим голосом прибавил: — Только ты умерь свой пыл… Назад оглянись, геноцвале.
Вениамин оглянулся и увидел, как с другой стороны, не отрываясь от земли, ползут к ним и вражеские автоматчики.
— Ахтунг, ахтунг! — раздался над полем боя картавый нерусский голос, усиленный мегафоном. — Доблестные советские летчики… вы есть окружены. Сопротивление бесполезно. Ваш самолет есть разрушен. Сдавайтесь плен. Мы обеспечим вам гуманное обращение. На ответ мы даем одна минута. Дальше пук-пук.
Якушев приметил метрах в двадцати впереди еще одну глубокую воронку, тоже от разорвавшейся фугаски, и оба бросились к ней. Немцы сдержали свое обещание. Треск автоматов действительно возобновился лишь через минуту. Летчик и воздушный стрелок, прыгая в воронку, услыхали свист автоматной очереди. Трассирующие пули прожужжали над их головами. Пригибая Венькину голову к земле, летчик с огорчением пробормотал:
— Всего тридцать метров каких-нибудь до наших траншей остается… Однако еще один мулла сказал: «Близок локоть, да не укусишь».
— Врешь, — несмотря на отчаянность их положения, горько усмехнулся Якушев. — Это русская поговорка. Рванем, командир, к нашим окопам, сам сказал, тридцать метров всего.
— Почему русская, — заупрямился Вано, — говорю, один мулла, значит, так и есть. Кто в экипаже командир: ты или я?
— Рванем, командир, к нашим окопам, — повторил Якушев.
— Ва, какой ты нетерпеливый, — осек его Бакрадзе. — Или не подумал, что у них каждый метр пристрелян.
— К черту! — исступленно закричал Веня и, петляя, побежал к опушке рощицы, перед которой высился желто-коричневый бруствер траншеи.
И снова, им на счастье, попалась глубокая воронка от авиабомбы. В нее вскочил с размаху летчик, следом его стрелок, у ног которого перед этим, вздыбив землю, легла автоматная очередь. Не успел он присесть в воронке на корточки и облегченно вздохнуть, как сверху прямо ему на плечи обрушился рослый конопатый парень с болтавшимся поперек живота автоматом в пестром маскировочном халате и пилотке с красной звездочкой.
— Ты что? — отодвинулся Веня. — Раздавишь.
— А ты лоб свой дурацкий пулям не подставляй! — сипло закричал незнакомец. — Тебе тут не сад городской для прогулок, едрена мать. Ишь, брюхо наел в авиации, не разминуться в одной воронке. — И незнакомец обрушил на него длинное виртуозное ругательство. — Ты ранен?
— Нет.
— Тогда какого черта не пошевелишься, чтобы место дать. Очумел от страха, что ли, москвич?
— Я не москвич. Я донской, — оскорбленно возразил Вениамин.
Лицо незнакомого разведчика, густо усеянное конопатинками, на мгновение замерло от удивления, рыжие брови приподнялись над блекло-голубыми немигающими глазами.
— До-он-ской, — протянул он недоверчиво. — Может, скопской, а не донской? Чего-то я на Дону таких не видал. Откуда родом, если из наших мест?
— Жорка Смешливый, ты! — вдруг закричал Якушев. — Вот как мы с тобой встретились! — И они стали обнимать друг друга.
