с ней в священную связь. Этот праздник длится около двадцати дней, в нем участвует весь народ, и всех угощают несказанно богатые жрецы бога Амона. Все это уже в прошлом.
Мы шли с Натаки по Аллее сфинксов, и я думал о том, что в этом священном месте жрецы встречали лодку, в которой прибыл бог Амон, и, окуривая его благовониями, с пением и танцами провожали к его «южному гарему».
Сирийцы не разрушили храм Амона, но город был обескровлен, жрецы потеряли свою власть и богатство, и храм пришел в запустение. Его величественные стены, пилоны, статуи богов и фараонов были наполовину занесены песком.
Прежде чем мы отправились из города дальше, я вспомнил совет отца посетить гробницу Нефертари на восточном берегу. Там я, как обычно, собирался оставить Натаки ждать снаружи, но служитель решил, что я заплатил за двоих, поэтому мы вместе вступили под обширные своды гробницы любимой жены фараона. На стенах можно было прочесть ее титулы: «Повелительница обеих земель», «Божественная супруга» и даже «Повелительница всех стран».
Да, здесь становилось ясно: она бесспорно была повелительницей в сердце этого великого фараона, украсившего Египет грандиозными постройками от нубийской границы до дельты Нила. На стенах Нефертари была изображена среди богов: вход в гробницу охранял бог солнца с головой скарабея, празднично одетую царицу окружали Исида, Нефтида[22] и Гор [23], священные тексты должны были помочь ей при переселении в царство Осириса.
— Смотри, Натаки, вот что может любовь. Остальные жены фараона Рамзеса забыты, только для нее сооружена такая великолепная гробница. Его забота сопровождает ее и после смерти.
Натаки ничего не ответила, но по ее глазам видно было, что она поняла, о чем я говорил: о женщине, которая здесь почти уподобляется божеству.
Потом я спросил у служителя, какова же тогда гробница самого Рамзеса, если усыпальница его супруги столь великолепна. Тот только пожал плечами:
— Неизвестно. Его гробница до сих пор не найдена. Может быть, он приказал построить ее в дельте, где жил в последние годы перед смертью или где-то неподалеку от Мемфиса.
В день отъезда правитель города сказал нам на прощанье, что сейчас, после разлива Нила, в Абидосе проходят священные игры, которые продлятся еще дня четыре, до начала сева.
— Тебе как греку это, может быть, кажется не таким интересным, но игры в Абидосе это нечто особенное.
— Моя мать была египтянкой, и мне близки боги этой страны. Если удастся…
Да, это удалось.
Мы увидели, как Исида снова собрала тело своего супруга, растерзанное на клочки богом Сетом. Только фаллоса не хватало, потому что Сет швырнул его в Нил и там его съела щука. Но могущественная Исида сделала новый из глины, оживила его с помощью волшебных заклинаний, приставила к мертвому телу и была оплодотворена Осирисом. Когда жрица, запрокинув голову, начала сладострастно стонать, Натаки не удержалась и захихикала. Я крепко сжал ее руку, так что она вскрикнула, но никто не обратил на это внимания.
Через семь или восемь дней мы достигли озера Мареотида под Александрией. Отсюда на маленькой лодке можно было доплыть по каналу до гавани Евноста на востоке Александрии. Однако мы вышли у городских стен, наняли двух ослов и отправились в квартал неподалеку от Западных ворот, которые в народе называют еще Ворота Луны. Я надеялся, что там сохранилась еще лавка моего дяди — он был горшечником.
Когда мы шли по кварталу, где прошло мое детство, я узнавал каждую улицу, каждый дом, как будто уехал отсюда только вчера. Ничего или почти ничего не изменилось, и лавка горшечника — моего дяди Персея — выглядела так же, как двенадцать лет назад — или уже тринадцать?
Перед ней расхваливал товар мальчик лет четырнадцати:
— Кувшины из Сицилии, расписные блюда и чаши из Розуса, прекрасная посуда из Эллады. Сегодня дешевле, чём всегда!
Голос у мальчика ломался, и некоторые слова звучали низко, а некоторые по-детски звонко. Судя по возрасту, это вполне мог быть Гектор. Когда я уезжал, он еще лежал в колыбели.
— Почему это сегодня дешевле, чем всегда? — спросил я его.
Он взглянул на меня смутившись:
— Потому что… да, потому что мы воюем с римлянами.
Теперь и я был сбит с толку:
— Что ты говоришь? Война с Римом? Но на это совсем не похоже!
Из мастерской показался мой дядя Персей, слегка потолстевший, пальцы его были вымазаны глиной. Похоже было, что он по-прежнему сам делает дешевую посуду.
— Чем могу служить, господин?
— Персей, ты не узнаешь своего… своего племянника? — ухмыльнулся я.
Он вытаращил глаза:
— Олимп? Но ведь… да, а где же твой отец?
Он оглянулся, как будто надеялся увидеть спрятавшегося Геракла.
— Отец остался еще в Мерое как пленник правителя и одновременно его личный врач. Я постараюсь сделать все, чтобы его освободили.
— Ты должен рассказать нам об этом подробнее. А это кто? — указал он на спрятавшуюся за моей спиной Натаки.
— Служанка, я привез ее из Мерое.
Когда Персей велел отвести ее на половину рабов, бедняжка чуть не расплакалась.
— Я скоро пришлю за тобой, Натаки! — крикнул я ей вслед.
— Твоя служанка? — ухмыльнулся Персей.
Я предпочел сменить тему и спросил, как поживает его жена.
— Она пошла на рынок, скоро вернется.
Он сообщил, что из шестерых его детей в живых осталось только двое — Гектор, которого я уже видел, и дочь Аспазия. Потом он свернул на политику и рассказал все, что произошло за последнее время. Я узнал, что положение теперь обострилось и все сводится к тому, за или против римлян выступать. Тут мой дядя патетически воздел руки и разразился упреками:
— Там, в Брухейоне, в правительственном квартале, сидит Юлий Цезарь, и он не только сидит, он еще и лежит в постели с Клеопатрой, захватившей трон. Ее бедные братья стали римскими пленниками. Потин, воспитатель фараона Птолемея, казнен, так же как и Ахилл, стратег войск фараона.
Я покачал головой:
— О том, что Цезарь в Александрии, я услышал еще в пути. Но как могло все дойти до такой смуты? Он ведь собирался только проследить за тем, чтобы было выполнено завещание Авлета и Клеопатра правила вместе с Птолемеем.
— Да, он сделал это, еще бы. Но наш фараон на самом деле его пленник. При этом он во всем поддерживает Клеопатру — конечно, не в ущерб интересам Рима.
— А я думал, что народ выступает за Клеопатру. Птолемей ведь еще ребенок…
— Ребенок? Ему уже почти четырнадцать, и он давно знает, что делает. Во всяком случае, чего он точно не хочет, так это продать страну римлянам, и поэтому народ его любит.
Я не стал рассказывать Персею о своем поручении подробно. Сказал только, что должен передать одно известие из Сиены фараону и его супруге, и спросил, как добраться до Брухейона.
— Ты с ума сошел? Правительственный квартал так охраняется, что и мышь не проскочит. — Он замолчал и наморщил лоб. — Известие, говоришь? А что за известие, о чем?
— Ах, ничего важного, так, проблемы пограничного войска. Но я одного не понимаю: когда мы переплыли через озеро Мареотида и причалили у южной городской стены, ничто не говорило о войне. Ворота почти не охраняются, все спокойно, никаких солдат.
Он кивнул:
— Война — это, пожалуй, сильно сказано. Все военные действия происходят между Большой Гаванью и дворцовым кварталом. В остальном жизнь здесь идет, как и раньше. — Он снисходительно улыбнулся. —
