жен. Он жил вместе с двумя дочерьми и, как Салмо узнал позднее, — вероятно, слишком поздно, — пользовался сомнительной репутацией. Поскольку каждый раз, когда он женился, ему приходилось, по еврейскому обычаю, платить выкуп за невесту, то он, по идее, должен был бы с каждым разом становиться все беднее. Однако на самом деле происходило наоборот. Его первая жена, будучи единственным ребенком в семье, унаследовала все отцовское состояние. Обе его следующих супруги были богатыми вдовами, а четвертая жена, совсем молодая, умерла при родах. Пошли слухи, что трех своих первых жен он уморил из жадности и обогатился за их счет.
Обе его дочери происходили от первого брака. Время от времени он использовал их, чтобы заключить фиктивную помолвку одной из них с каким-нибудь мужчиной, а потом, при ее расторжении, требовал от него возмещения ущерба. Однако Салмо поначалу ничего об этом не знал. Он снял довольно дорогую комнату в доме этого человека и вскоре заметил, что Дебора, младшая из его дочерей, строит ему глазки. Как еврей он, конечно, знал, что у человека, который переспит с незамужней девушкой, есть только три выхода: жениться на ней, заплатить большой штраф или подвергнуться публичному наказанию.
Салмо уже почувствовал, что в этом доме царит беспутство и девушки ведут отнюдь не тот скромный образ жизни, который предписывает закон Моисея, но он объяснял это влиянием большого города, в котором к строгим еврейским обычаям стали относиться немного легкомысленно.
Это произошло на третью или четвертую неделю нашего пребывания в Антиохии: однажды утром Салмо не пришел ко мне. Сначала меня это не обеспокоило: мало ли что могло задержать его в этом огромном городе. Однако его не было весь день, не появился он и на следующее утро. Я сообщил об этом Мардиону и отправился на поиски.
Я легко нашел нужный дом, поскольку этот подозрительный вдовец был, казалось, так же известен всему кварталу, как какой-нибудь уважаемый раввин. Услышав его имя, люди морщились, и пару раз я даже слышал замечания вроде таких: «Этот знает, как прийти к деньгам и миновать судью» или: «Он сделал из своих дочерей проституток, но подаст жалобу на всякого, кто так их назовет».
Редко кто называл его по имени — Даниэль, как будто его сограждане боялись запачкаться при этом. Они звали его: «богатый вдовец» или — с неприязнью — «наглый сутенер».
Как я уже сказал, найти дом оказалось очень легко. Слуга открыл мне дверь и позвал хозяина.
Описать этого Даниэля мне довольно трудно, поскольку он выглядел совершенно заурядно. Таких типов здесь, в еврейском квартале, можно встретить на каждом углу, их полно на рынке или в любом трактире. Это был человек лет пятидесяти, среднего роста, не толстый, не худой, он носил короткую бороду и украшенный вышивкой темно-коричневый халат. В лице его тоже не было ничего привлекающего внимания, если не считать того, что глаза смотрели совершенно безо всякого выражения — ни приветливо, ни враждебно, безо всякого любопытства, ни строго и ни доброжелательно.
Я представился, назвав свое имя и звание, и спросил, живет ли еще здесь мой слуга Саломон. Он любезно кивнул.
— Саломон или Салмо, как он сам просил его называть, конечно, еще живет здесь.
— А где он сейчас?
— Я запер его в погребе до прихода рабби, который должен рассудить, какую кару он должен понести за свой проступок.
Я чуть язык не проглотил.
— Ты… ты так просто взял и запер Салмо в погребе? Слугу личного врача Ее Божественного Величества царицы Клеопатры из Египта?
— Да, так он о себе говорил. По крайней мере, тут он сказал правду.
— Что это значит? В чем ты его обвиняешь?
— Он пообещал жениться на моей дочери Деборе, но, похоже, и не думает выполнять обещание.
Я покачал головой.
— Он не мог обещать жениться на твоей дочери, потому что в Александрии его ждет жена и двое, нет, трое детей. Салмо женат, и я смело положу за него руку в огонь.
Даниэль равнодушно пожал плечами.
— Этого я никогда и ни для кого не стал бы делать — я имею в виду класть руку в огонь. Вообще же у меня есть письменное подтверждение его намерения жениться на Деборе.
— Что? Он объявил об этом письменно?
Даниэль кивнул.
— Как и принято у культурных народов — все равно, к какой культуре они принадлежат. Мы, евреи, составляли наши договоры письменно еще в те времена, когда греки и римляне не знали ни языка, ни письма.
— А, — усмехнулся я, — я вижу, ты образованный человек, Даниэль, докажи мне теперь, что ты еще и честный человек.
Он тотчас поднялся.
— Конечно, конечно. Сейчас я принесу документ.
Он подошел к окну, склонился над тяжелым, обитым железом сундуком и заскрипел ключами и задвижками. Вернувшись, он положил передо мной пергамент, покрытый еврейскими письменами.
— Я не знаю еврейского языка и письма. Прочти мне.
— Как пожелаешь. Итак. Саломон бен Наум из Александрии и Даниэль бен Симон из Антиохии заключили следующее соглашение: Саломон согласен и готов взять в жены Дебору, дочь Даниэля, в течение этого года и считает этот договор доказательством и знаком того, что он помолвлен с Деборой.
Составлено в Антиохии в 4-й год правления императора Марка Антония и в 338-й год после победы Селевка Никанора.
— Вот подписи Саломона бен Наума и моя, — сказал Даниэль, сунув документ мне под нос.
Указательным пальцем он постучал по подписи Салмо, и это прозвучало похоже на барабанную дробь. Мне бросилось в глаза, что текст написан очень убористо и мелко, хотя почти треть пергамента оставалась свободной и вовсе не надо было экономить место.
— Хорошо, — сказал я, — а теперь я хотел бы услышать мнение Салмо.
Слабое подобие улыбки промелькнуло на лице Даниэля, но глаза его по-прежнему ничего не выражали.
— Он уже выразил свое мнение своей подписью, которая говорит ни о чем ином, как о том, что он хочет жениться на Деборе.
Он снова постучал пальцем по пергаменту. Я покачал головой.
— Иногда бывает, что подписываешь одно, а имеешь в виду совсем другое.
— Тогда он нечестный человек.
— Или его обманули. Итак, я еще раз прошу позволить мне поговорить с Салмо.
— В первый раз ты не просил меня… Впрочем, почему бы и нет? Но я считаю уместным, чтобы при этом присутствовала и Дебора.
— Потом — пожалуйста. Но теперь я хотел бы поговорить только с тобой и с Салмо.
Даниэль поднял маленький серебряный колокольчик и слегка позвонил.
Слуга ввел Салмо почти сразу же, как будто все уже было заранее подготовлено. Когда он увидел меня, лицо его просияло так, как будто я принес ему весть о помиловании.
— Господин! Наконец-то! Я уже думал, что ты забыл про меня. Надеюсь, ты не поверил этому лгуну и отъявленному мерзавцу?
— Стоп, Салмо, стоп! Прежде всего, это тебя обвиняют в том, что ты пытался в доме Даниэля бен Симона его дочь Дебору…
— Что? — взволнованно перебил он меня, и его оставшийся глаз гневно сверкнул. — Что это я пытался? Эта ветреница чего только не делала, чтобы забраться в мою Постель. В конце концов, я ведь мужчина, а потом приходит этот пройдоха и, как каждый здесь знает, лживый подлец и…
Теперь вмешался Даниэль, который до сих пор выслушивал гневную тираду Салмо совершенно безо всякого выражения на лице. Он поднял пергамент и сказал:
— Прежде чем ты выдумаешь для меня новые оскорбления, взгляни на это.
Салмо упрямо покачал головой:
— Меня не проведешь, ты уже подсовывал мне это в погребе.
