смотреть друг на друга.
Слепко привык уже рассматривать подобные мероприятия как неизбежную потерю времени, в лучшем случае – как возможность передохнуть несколько часиков. Началось все, кстати, вполне заурядно. По первому пункту повестки дня прошли рутинные отчеты нескольких начальников шахт о выполнении квартального плана. Почти все они план выполнили, а то и перевыполнили, хотя имелись, конечно, некоторые проблемы. Отдельные руководители, а если честно, то очень многие, никак не могли раскачаться с организацией Стахановского движения, за что и подверглись суровой, но справедливой критике со стороны присутствовавшего инструктора обкома. Донбасс, мол, гремит на всю страну, а чем они лучше нас? Хотя с такой постановкой вопроса трудно было не согласиться, никто из слушателей так и не понял, в чем тут фокус, а сознаться побоялись. У Слепко, впрочем, имелись кое-какие соображения на сей счет. Но жизнь уже немного пообтесала его, так что он не летел по любому поводу петухом на трибуну, как бывало прежде.
Далее последовал доклад Кузьмина, главного инженера треста, под жизнеутверждающим названием: «О повышении дисциплины в организации делопроизводства при работе с планово-отчетными документами по исполнению Второго пятилетнего плана развития...». Управляющий трестом отсутствовал, партийные руководители в президиуме сидели с безучастным видом, и народ расслабился, рассчитывая покойно подремать до пункта «Разное». Однако не вышло. Не успел докладчик добраться до середины, как раздались недоуменные восклицания, перешедшие вскоре в возмущенные выкрики, так что закончил ли он свое многострадальное выступление или нет, невозможно было понять. Распоясавшиеся командиры производства яростно ревели, топали ногами, некоторые, привстав, лихо свистели в два пальца, другие выкрикивали что- то донельзя обидное либо просто не находили слов от возмущения. Помимо прочего, звучали и хлесткие политические обвинения. Бледный Кузьмин отчаянно размахивал руками, но никто его уже не слушал и слушать не хотел. Ему бы очень не поздоровилось, если бы очнувшийся вдруг президиум не встал горой на его защиту.
Весь сыр-бор разгорелся вот из-за чего. По мнению докладчика, плановые документы, сформированные еще в тридцать втором году, содержали множество неточностей и вредной путаницы. В результате часть шахт выполняла план играючи, другие – бились как рыба об лед или, что называется, опустили руки, смирившись с ролью отстающих. По тресту же в целом добыча стабильно не дотягивала до намеченных показателей. Выход Кузьмин видел в том, чтобы немедленно обратиться в наркомат с предложением отделить в отчетной документации «первостепенные» показатели от «второстепенных», после чего провести тотальную проверку на всех шахтах для справедливого перераспределения этих самых «первостепенных» показателей.
«Против» оказались все. Передовики боялись потерять свое положение, если им «ни за что ни про что» увеличат план. Отстающие же, набившие руку на нахождении «объективных причин», отнюдь не уверены были в том, что проверяющие эти самые причины удостоверят. Несколько энтузиастов, в том числе и Слепко, заняли третью, наиболее радикальную позицию. Не оспаривая наличие безобразного бардака в плановых документах, они предлагали просто увеличить планы там, где они были занижены, а в случаях невыполнения не миндальничать, а гнать провинившихся к чертям собачьим, а еще лучше – отправлять их туда, куда Макар телят не гонял. После многочасовых прений президиуму удалось все же продавить нужную резолюцию. Слепко под конец не выдержал, кинулся в самую сечу, но поделать уже ничего не смог. Только ввязался в бессвязную перепалку с Климовым, занявшим почему-то сторону докладчика.
Теперь они, не глядя друг на друга, шли по длинному малоосвещенному коридору: Слепко красный и надутый, Климов еще более желтый и деревянный, чем обычно.
– Так, что, Евгений Семеныч, ты куда теперь? – как бы через силу выговаривая слова, нарушил молчание секретарь. – Время позднее, как до дома-то доберешься?
– Да ничего, – буркнул Слепко, – я тут рядом.
– А то давай ко мне, чаек погоняем, заодно и договорим.
– Неудобно как-то.
– Неудобно портки через голову натягивать! Я ж не на квартиру к себе тебя зову. Домой-то иногда лень ходить, так у меня тут все потребное имеется: и диван, и примус. Заодно и тебя покемарить пристрою.
– Тогда ладно. Мне ведь тоже дома особо делать нечего.
По гулкой мраморной лестнице, мимо белого бюста вождя, поднялись на третий этаж. В захламленной кладовочке, рядом с кабинетом Климова, стоял колченогий столик с примусом и прочей кухонной утварью. Евгений был послан с чайником в уборную за водой. Когда он вернулся, примус уже гудел, а секретарь длинным тонким ножом профессионально нарезал вареную колбасу. Заварили чай и со всем хозяйством переместились в кабинет. Климов зажег настольную лампу и устало бухнулся в глубокое кожаное кресло. Слепко с наслаждением развалился на широком диване.
С первыми стаканами расправились молча. Слепко налил себе по новой, бросил три больших куска рафинаду, размешал и принялся сооружать очередной бутерброд. Климов откинулся и закурил, задумчиво пуская в потолок тонкие струйки голубого дыма.
– Продолжим? – мягко заговорил он. – Я, знаешь ли, прекрасно тебя понимаю. Сам раньше так же думал.
– А теперь, значит, передумали?
– Значит, передумал. Ты это к тому клонишь, что трест намерен очковтирательством заниматься, планы втихаря подправлять в сторону понижения? А райком это все покрывает?
– Нет, конечно, – начал было Евгений, – а если честно, то – да! Да вы посмотрите, от кого это все идет! Они же... ну…
– Ты давай не жмись, прямо говори! Считаешь, Кузьмин – враг нашему делу? У тебя и факты конкретные есть? Или так, общие соображения по поводу соцпроисхождения?
– Прямых фактов нету. Но… Вы хоть раз слышали, чтобы эта шайка предложила что-нибудь новое, революционное?
– Так ведь революционеры-то – мы с тобой, а не они! Ты, Евгений Семеныч, послушай лучше меня. Великих прорывов от них ждать, конечно, не приходится. Но и головотяпства, провалов крупных, тоже. Того же Зощенко взять. Вот ругают его многие. А между прочим, козел этот очкастый всю свою шахту один тащит. Ты спросишь: где же начальник шахты, парторганизация?
– Вам это лучше знать.
– То-то, что знаю! Назначаешь нормального парня. Он тебе и деловой, и грамотный, главное, свой в доску. А на поверку выходит: пьяница, или дурак невозможный, или – вообще черт знает что такое!
– Молодежь выдвигайте!
– Это вроде тебя, что ли? Может, порекомендуешь кого? Тут одного комсомольского задора маловато, тут голова нужна. Тебя послушать, так надо немедленно всех начальников шахт поувольнять, потом за средний состав взяться, а там небось и рабочие вам другие потребуются. Нет, брат, шалишь! Я так скажу: если б можно было всех негодных людишек просто взять да убрать куда-нибудь, а новых, хороших, из кармана вынуть и к делу приставить, то у нас уже давно коммунизм наступил бы. Тебя самого взять, – Климов вытянул из портсигара очередную папиросу, понюхал, обмял, прикурил, затянулся, – недавно еще мы все тут чуть не поседели от твоих закидонов.
– Значит, пусть все остается как есть?
– Ты, знаешь, не передергивай! Я к тому, что с наскоку ничего не получается. Теперь про доклад этот. Мы ведь сначала тоже недопоняли. А Кузьмин, кстати, не сдрейфил, в кусты не спрятался, в отличие от некоторых. И правоту свою доказал. Я теперь так понимаю: дело это архинеобходимое!
С каждым произнесенным словом, Климов, сам того не замечая, ударял кулаком по краю столу. По пустому зданию катился гул. Лицо его вконец затвердело, зубы оскалились.
– Тебе что до пуска осталось?
– Ну, рудный двор достроить, второй квершлаг – начать и кончить. Штрек по углю. От него ходки по падению пласта, там еще выработки разные. Вентиляцию пустить, значит, вентиляционный штрек, пути проложить, кабели, разминовку…
– Ну-ка, нарисуй мне тут.
Слепко набросал схему, не забывая прихлебывать теплый сладкий чай.
– Вот тут еще два штрека, ходок, камеру под трансформатор… Наверху – лесной склад, теплотрасса,
