изображала, обнимала шутливо и все время что-то в ухо его волосатое своими нежными губками шептала. Такая злоба меня от этого охватила! Никакого разумного объяснения тут быть не может, я ж говорю, не в себе был. И хотя минуту назад и помыслить о таком не мог бы, объявляю, с видом эдакого светского остряка: «Надо же, опять мне того полтинника не хватает! Наверно, мне теперь его всю жизнь хватать не будет. А историйка, между прочим, удивительная». – «Ах, расскажите Петр Иваныч! – встрепенулась инженерша. – Вы ведь еще прошлый раз обещали. Расскажите, не томите душу!» – «Рассказал бы, – говорю как бы в нерешительности, – только, может, не всем это интересно?» – «Нет, нет! – кричит инженерша, – всем интересно! Ведь, правда же, товарищи, нам всем очень, очень интересно?» – «А Марине Давыдовне неинтересно», – тоном опереточного фигляра огорчаюсь я. «Интересно ей, интересно, ведь правда же, Мариночка, вам тоже очень интересно? Ну правда же?» Она сидела с мертвым, страшным лицом. Я был в ужасе, но вместо того чтобы заткнуться, продолжал: «Вот, видите, ей не интересно. И Федор Кузьмич тоже молчит. Если бы он меня попросил, я бы, уж так и быть, рассказал». «Фёо-дор Кузь-ми-ич! Ну Фёо-дор Кузьмич!» – заканючила толстуха. Маринка вскочила, обеими руками рот зажала и бросилась вон, в соседнюю комнату, всем телом ударившись о дверь. И сразу же оттуда послышался дикий, звериный вой. Волосы у меня встали дыбом, и я пробкой вылетел на улицу. Всю ночь как полоумный бегал по лесу. Ужасное чувство охватило меня. Но на службу явился вовремя и там в привычной обстановке почти пришел в себя. Вдруг словно ударило меня чем-то. То есть нет, не ударило, а как бы жила в груди лопнула. Вроде бы натянута была до предела и – дзинь… Не больно, хуже, не могу это описать. Я выбежал из кабинета, у меня там как раз подследственный находился, – и к Тишкиным. Утро такое солнечное было. Свернул за угол и вижу – Яша стоит у калитки. «Хорошо! – думаю, а потом сразу: – Нет, плохо!» Подбегаю к нему, говорить не могу, только к себе поворачиваю, как куклу. Волосы его на солнце совсем красными показались. А лицо – белое и неподвижное, как у матери накануне было. «Дядя Петя, – говорит, – а у нас мама умерла. Совсем умерла».
Она лежала одетая по-вчерашнему на неразобранной кровати. Уже нос заострился. Отравилась чем-то. Такой вот рассказ. А у вас всё – комары. Не знаю, любовь это у меня была или другая какая-то форма умственного помешательства. По моему разумению, что-то физическое, вообще не человеческое что-то, не животное даже. Таким могло бы быть влечение настольной лампы к розетке с электрическим током.
Наступила тишина, если, конечно, не считать стука колес.
– А ты? – с трудом выговорил Евгений.
– В тот же день подал рапорт, и меня перевели в одно неприятное место. Очень неприятное и опасное, но кому-то ведь и там служить надо. Почему только я раньше этого не сделал! Хотя бы на день? Не знаю. Не оправдываю себя. А Тишкин, кстати, вскоре разоблачен был как враг народа. Меня вызывали для дачи показаний по его делу. Так что история эта мне даже помогла, поскольку причина моих связей с Тишкиными была для всех очевидна. В этом плане все для меня окончилось нормально. Яшку в детдом отдали. А я с тех пор ни с одной бабой близости не имел. Не могу – и всё!
– Странно все же, – протянул задумчиво Сергей Маркович, – ты же сам говорил, он отличный мужик был, уважаемый, член парткома.
– Ничего странного! По моему опыту, именно такие и оказываются самыми злейшими врагами. Правильные да спокойные. Другой, может, наболтает всякой дряни, а на поверку – какой он враг? Просто дурак. Я вам специально так о нем рассказывал, как сам тогда воспринимал. Всё как есть вам выложил, скажите мне, что обо всем этом думаете.
– История, конечно… что тут скажешь? Ведь и со мной тоже…
– А что такого страшного с тобой случилось?
– Как это – что страшного? – воскликнул Евгений. – Ведь он больше года просидел ни за что!
– Это как посмотреть! Разве ты не обязан был проследить за точным исполнением твоего проекта?
– Твоя правда, обязан был. Хотя они с кашей бы меня съели, а бетон этот все равно применили бы.
– Но ты бы мог сказать сейчас: «Я все правильно сделал и ни в чем не виноват». Вот ты рассказывал, вы под мосты становитесь при приемке. Чтоб, значит, если рухнет, сразу виноватого наказал.
– Ну?
– Вот и считай, что рухнул он, но тебя задел только. Вообще дело очень красивое, хоть в учебники его заноси. Федулов твой – ас! Я так понимаю ход его мысли: разрушен важнейший народно-хозяйственный объект. И выходит, что ты – единственный виновный. Ну не бывает такого. Сколько он тебя ни тряс, а все не сходилось. Не похож ты на гениального злодея. А значит – ты просто олух и мост гробанул непреднамеренно. Он в этом сам убедился и прокуратуру убедить сумел. А с другой стороны, еще одна версия была. Почти невероятная, но такая прекрасная версия с бетоном этим вашим. Вот там – да! Целая шайка профессоров с академиками! Он поступил как истинный охотник! Не польстился на тощего зайчонка, а пошел по следу матерого косача. Пусть добыть его шансов почти не было. Так-то. А что до тебя, он тоже все что нужно сделал. Оформил как положено и отнесся, кстати, по-человечески.
Сергей Маркович промолчал.
Евгений долго еще не мог уснуть. То матрас из-под него уползал, то подушка казалось жесткой как камень. И только он сомкнул глаза, как Петр Иванович уже затряс его за плечо. Через пятнадцать минут ожидалась их станция. Евгений едва успел в уборную сходить да собрать вещички. Сергей Маркович так и не проснулся.
Над перроном висела моросящая хмарь. Петра Ивановича ждала машина, и он предложил попутчику подбросить его хотя бы до центра города. Пока Евгений придумывал, как бы половчее отказаться, из тумана выдвинулась целая процессия. Хрипло грянул оркестр. Там были и Карасев, и Кротов, и Даша Иванова, и Лысаковский, а главное – Наташа. Петр Иванович засмеялся, дружески хлопнул его по спине и откланялся. Тем же вечером, страшно волнуясь, жена сообщила Евгению новость столь замечательную, что все вагонные побасенки мигом вылетели у него из головы.
Глава 8. Егорыч
Сереньким октябрьским утром, не то чтобы рано, а часиков так в девять, Петр Борисович Зощенко отворил дверь своего кабинета на первом этаже конторы шахтоуправления. Он в тот день, как говорится, встал не с той ноги и был в меланхолическом настроении. Осень полыхала в разгаре красоты увядания жизни. После ночного заморозка влажные красные и желтые листья устилали улицы поселка, а оранжевые, очень крупные в этом году рябиновые гроздья ярко светились во всех палисадах, переполненные горьким дождевым соком. Вот и Зощенко, несмотря на известную душевную черствость, вертел в руках мохнатую лиловую астру, сорванную им зачем-то по дороге.
На столе его ждала записка от нового начальника шахты. Того на месте не оказалось, но выяснилось, что, явившись, как обычно, на взводе, он наорал на старика завхоза по поводу текущего потолка и осыпающейся штукатурки и приказал все это немедленно ликвидировать. На завтра уже вызваны были рабочие. Вникнув в суть события, Зощенко распорядился, чтобы все конторские обитатели срочно подготовили свои служебные помещения к ремонту.
Как всегда в подобных случаях, закрутилась особенная кутерьма. Кто выносил в коридор доверху набитые ящики письменных столов и складывал их вдоль стены, кто, наоборот, опустошал стоявшие там испокон веку шкафы, перетаскивая в комнаты их пыльное бумажное содержимое. Третьи просто слонялись с потерянным видом, не зная, за что схватиться.
Вернувшись к себе, Петр Борисович оглядел кабинет свежим, незамутненным взглядом. И без того узкую комнатенку с обеих сторон загромождали набитые под завязку шкафы. Часть бумаг находилась в папках, другие – в перевязанных разномастными веревочками кипах, но большая их часть образовывала бесформенные, спрессованные временем желтоватые груды. Замков шкафы не имели, точнее, замки давно были сломаны, и дверцы их не закрывались из-за выпиравшего содержимого. Сохранившийся посередине узкий проход застелен был потертой ковровой дорожкой. У окна, по бокам стола, лежали не поместившиеся в шкафы, то есть сравнительно новые, но пожелтевшие уже кипы. В левом углу располагался старинный черный сейф с медными накладками и чугунными финтифлюшками. В нем лежали важные документы, причем в отменном порядке. В другом углу стоял небольшой кожаный диван. В общем и целом кабинет был довольно опрятным, исключая пыльные рулоны чертежей на шкафах, куда не дотягивалась уборщица. Там же стоял макет шахты, выполненный в масштабе 1:100. Виднелись только верхушки миниатюрных копров с черными нитками, натянутыми на колесиках.
Фронт работ был немалый. Теребя в раздумье подбородок, Зощенко постучался в соседнюю дверь и
