франт. Он был очень красив, этот светлокожий мулат с курчавой бородкой и копной набрильянтиненных лоснящихся волос; клеймо на щеке он замазывал тоном, шикарные брюки-клеш ниспадали на щегольские штиблеты. В часы досуга он курил марихуану и для собственного удовольствия штудировал учебники иностранных языков. Грисвольд вручил мне однажды стишок собственного сочинения:
Пока я читал четверостишие, Грисвольд отбивал ногой ритм, жадно вглядываясь в мое лицо.
Я так подробно описываю своих товарищей в этом плавание из желания посвятить им нечто вроде некролога, поскольку через пятнадцать дней после нашего отплытия с Канарских островов «Сэм Макманус» был торпедирован и затонул.
Случилось это, когда я выслушивал очередную исповедь. Была ночь, мы шли со скоростью не меньше двенадцати узлов, как вдруг в борт что-то грохнуло. Мы попадали со своих коек. Судно качнуло, раздался треск, а затем оглушительный взрыв. Мы бросились на палубу. Сквозь листы обшивки пробивались языки пламени. Рубка и кубрик казались белыми от огня. Пятна света ложились на воду, и их становилось все больше. Дикие крики, вой сирены. С борта спускали гигантские спасательные плоты, со шлюпбалок с грохотом летели шлюпки. Мы с парнем, который только что исповедался, кое- как взобрались на шлюпбалку и попытались отцепить одну из шлюпок, но безуспешно. Тогда я крикнул, чтобы он влез в нее и посмотрел, что там застопорилось, но он, не понимая, глядел, остолбенело вытаращив глаза.
- Лезь туда! Лезь! - взревел я голосом, хриплым от ужаса. И, не дождавшись, сам бросился отцеплять шлюпку. Лебедка наконец поддалась, шлюпка тяжело шлепнулась на воду, и я упал за борт. Первой моей мыслью было, что судно сейчас потонет, утянув меня за собой. Страх пронзил стрелой. Руки-ноги одеревенели, но я продолжал барахтаться, слыша приглушенные крики, и стоны, и звук, похожий на звон лопнувшей струны, откуда-то снизу, а затем все потонуло в грохоте водной стихии.
Вынырнув, я хотел громко крикнуть, но лишь хватал воздух широко раскрытым ртом. Шлюпки и спасательные плоты болтались здесь же, в мешанине огня и воды. Меня рвало морской водой, и я, плача в голос, напрягал все силы, чтобы отплыть от пылающего корабля, с которого в воду все еще прыгали белые в отсветах пламени фигуры.
Я поплыл к шлюпке, видневшейся ярдах в ста от меня, боясь, что она уйдет. Но весел видно не было - никто не греб. Крикнуть и позвать на помощь я не мог, потому что сорвал голос. Но шлюпки достиг и схватился за носовой фалинь, взывая о помощи, поскольку самостоятельно перекинуть тело через борт не мог. Однако шлюпка была пуста. Потом «Мак- манус» погрузился в пучину - я это понял по наступившей темноте. Отдельные огни на поверхности воды еще горели, но их быстро уносило течением. В сполохах света мелькнул силуэт тяжело нагруженного спасательного плота. Я сделал еще одну попытку влезть в шлюпку - подплыл к ее средней части, где борт был ниже, и тут увидел какого-то бедолагу, уцепившегося за корму. Я радостно окликнул его, но он даже не поднял головы. Судорожно загребая, я подплыл к корме и спросил его:
- Ранен?
- Нет, устал очень, - буркнул он.
- Давай я подтолкну тебя сзади, а ты потом дашь мне руку. Надо посмотреть, нет ли еще живых.
Пришлось ждать, пока парень нашел в себе силы. Наконец с моей помощью он перевалился за борт.
Я напрасно ждал, что он протянет мне руку. Время шло, я кричал, ругался, честил его на все лады и раскачивал шлюпку. Никакого эффекта. Наконец, с трудом перекинув ногу за борт, я перевалился через корму. Он сидел, зажав коленями кисти рук. Вне себя от ярости, я саданул кулаком по его мокрой спине. Он лишь покачнулся и скосил на меня глаза, словно зверь, внезапно застигнутый светом фар.
- Хотел, чтобы я утонул, да? Ах ты, сволочь, сукин ты сын! Да я тебе башку размозжу! - вопил я.
Он молчал, только глянул на меня холодно-спокойно, хотя лицо его дергалось в тике.
- Бери весло, надо поискать тех, кто выжил, - сказал он.
Но в шлюпке было всего одно весло.
Оставалось лишь ждать, болтаясь на волнах. Я озирался, кричал в надежде, что кто-то из спасшихся окажется рядом. Но кругом было пусто. Огоньки постепенно тухли и тонули. Я почти ожидал всплытия подводной лодки. Должны же они посмотреть, что натворили. И мне даже хотелось, чтобы это произошло. Ведь они наверняка где-то рядом, на что я рассчитывал? Сцепиться с ними, оглушить своим криком? Но нет - они были далеко - возможно, продолжают прерванный ужин или режутся в карты. А между тем мрак стал непроглядным - ни единого огонька спасательной шлюпки или плота.
Я сидел неподвижно, ожидая, когда рассветет и я смогу увидеть, не маячит ли что-нибудь на горизонте. Но и с рассветом никто не появился. Над морем курилась дымка - душная, как ворох заношенной одежды, приготовленной в стирку. Рыжее солнце пронзало это марево, преломляя лучи, и в пятидесяти ярдах ничего не было видно. Какие-то обломки мы углядели, но не шлюпки. Я был потрясен гибелью экипажа - море поглотило всех, никого не оставив в живых, а находившиеся в машинном отделении вообще не имели шансов выжить.
Мрачный, понурый, я осмотрелся, нельзя ли чем-нибудь разжиться в шлюпке. Там имелись дымовые шашки, сигнальные ракеты и достаточный запас еды и питья - ведь нас было всего двое. Кого же судьба предназначила мне в напарники? Кого я колошматил прошлой ночью, бил из последних сил? Каких еще бед мне от него ждать? В шлюпке я оказался с матросом, выполнявшим обязанности корабельного плотника, и это можно было считать большой удачей, поскольку руки у меня слабые. Напарник мой, укрепив стоймя весло, соорудил нечто вроде паруса и заверил, что мы находимся не больше чем в двухстах милях от Канар и при благоприятном стечении обстоятельств нас аккурат к ним прибьет. Он сказал, что изучал карты и знает точно наше местонахождение и направление течений. Он утверждал это уверенно, с большим знанием дела. О вчерашнем моем нападении, криках и проклятиях не было и речи. -
Он был коренаст и плотен, с большой, коротко стриженной головой. В щетине его виднелись седые волосы, но появились они не от возраста: усы, окаймлявшие скорбно опущенные уголки рта, были совершенно темными. Глаза под стеклами очков отливали голубизной. Вытертые на коленях форменные штаны еще не просохли и темнели на щиколотках.
Дав волю воображению, можно было представить, каклет в десять он зачитывался «Механикой для любознательных».
Мы молча разглядывали друг друга.
- Вы мистер Марч, интендант, - наконец произнес он.
Голосом был звучным и приятным, с интонациями образованного человека.
- Верно! - крикнул я, удивленный этой внезапной вио- лончельностью тембра.
- Бейстшоу, судовой плотник. А вы, случайно, не из Чикаго, как и я?
Фамилию Бейстшоу я когда-то слышал.
- Ваш папаша не занимался недвижимостью? В двадцатых в окружении Эйнхорна был некто Бейстшоу.
- Он и этим промышлял немного. Но больше торговал сельскохозяйственной продукцией. «Бейстшоу, лучшие продукты», помните?
- Нет, Эйнхорн придумал ему другое прозвище.
- Какое же?
Идти на попятный было поздно, и я сказал:
- «Бейстшоу, Свинячьи Отходы».
Бейстшоу расхохотался. Зубы у него были крупные.
- Здорово! - восхитился он.
Вообразите только: катастрофа, безлюдье, смертельная опасность, тревога о будущем, и внезапное
