Что если нет в душе любвиИ веры нет, то не зовиНапрасно их, — спасен лишь тот,Кто сам спасенья с верой ждет, —Что неотступно он их звал,Что, мучась жаждою больной,Все ждал их, ждал — и ждать устал…И, разбирая предо мнойСвои мечты, свои дела,Он мне доказывал, что в нихНе только искры чувств святых,Но даже не было и зла.Он говорил, что для другихВ преданьях прошлого — залогЛюбви и веры, — а емуПреданий детства не дал бог;Что, веря одному уму,Привык он чувство рассекатьАнатомическим ножомИ с тайным ужасом читатьЛишь эгоизм, сокрытый в нем,И знать, что в чувство ни в одноЕму поверить не дано.3Одну привязанность я зналЗа Юрием… Не вспоминалО пей он после никогда;Но знаю я, что ни года,Ни даже воля — истребитьЕе печального следаНе в силах были: позабытьНе мог он ни добра, ни зла;И та привязанность былаТак глубока и так странна,Что любопытна, может быть,И вам покажется она…Не думайте, чтоб мог любитьОн женщину, хотя в любовь,Бывало, веровал вполне,Хоть в нем кипела тоже кровь…Но не способен был вдвойнеИ в те лета влюбиться он:Он был и ветрен, и умен.Зато в душе иную страстьНосил он…4Его я знал… Лицо егоВас поразить бы не могло;Одно высокое челоНосило резкую печатьВысоких дум… Но угадатьВам было б нечего на нем…Да взгляд его сиял огнем…Как бездна темен и глубок,Тот взгляд одно лишь выражал —Высокий помысл и упрек…На нем так ясно почивалСудьбы таинственный призыв…К чему — бог весть! Не совершивИз дум любимых ни одной,В деревне, при смерти больной,Он смерти верить не хотел —И умер… И его уделМогилой темною сокрыт…Но цвет больной его ланитДавно пророчил для негоЧахотку — больше ничего5Его я знал, — и никого,И никогда не уважалЯ так глубоко, хоть егоПочти по виду только знал,Иль знал, как все, не больше… ОнКо всем был холоден равноИ неприступно затаенОт всех родных и чуждых; ноТа затаенность не моглаВас оттолкнуть, — она влеклаК себе невольно. Но о немДовольно… К делу перейдем.6Одно я знаю: Юрий мойБыл горд до странности смешной;
