…Райком отпустил десятерых.
Сегодня в строю нас двое.
Фанька часта повторяет:
— Ты мой фронтовой побратим, и это братство — на всю жизнь.
И не забывает добавить при этом:
— Если, конечно, Судьбе будет угодно сохранить нам ее.
В окопе мы всегда рядом, в атаке — тоже. Спим на его шинели, укрываясь моей. А отныне еще и котелок один на двоих будет.
И не задумывался я тогда — не было повода задуматься, как все повернется с этим общим котелком.
Пополнение влилось, но нас пока придерживали в резерве. Не спешили на передовую перебросить. Имелись, видно, какие-то соображения у командования.
У высшего командования, ясно. В штабе дивизии или еще повыше.
Что касается ротного начальства, тут сами ничего толком не знали. Единственная их забота донимала — как обеспечить нашему брату стопроцентную занятость. Чтобы, значит, безделье не подточило моральный дух.
И чтобы фронтового настроя не утратили, не расслабились.
С этой целью организовали усиленную караульную службу. Посты тут, посты там. Да с проверками — не подремлешь!
Этой ночью Фанька нес караул, а поутру завалился спать. Не дожидаясь, когда полевая кухня доставит завтрак.
— Оставишь там чего-ничего, — пробурчал, засыпая. — И сухари на меня получи… Не забудь!
Сегодня, однако, снабженец порадовал не сухарями — свежеиспеченным хлебом.
В нашем взводе хлеб делил, как правило, Санёк Старичев. Всем представлялось, будто у него самый надежный глазомер.
Порезав хлеб, Санёк раскладывал его на шинели, просил кого-нибудь из нас отвернуться и, тыча пальцем в одну порцию за другой, спрашивал: «Кому?»
Процедура обычно не занимала много времени, но поскольку на этот раз Фанькина физиономия не маячила перед глазами «отгадчика», тот вспомнил о моем друге лишь в самом конце. В результате у полевой кухни успел выстроиться порядочный «хвост», и когда подошла очередь нашего с Фанькой котелка, черпак повара оказался заметно скупее, чем поначалу.
— Нам же на двоих, — сказал я повару.
— Всем на двоих, — хмуро отозвался он и все-таки усовестился — плеснул еще немного супа.
Полк размещался в лесу — дубки, береза, осина, — но там всего тебя обволакивала прелая сырость, поэтому большую часть времени солдаты проводили на опушке. Под полог леса втягивались только при появлении на горизонте «рамы», как окрестили на фронте двухфюзеляжный «фокке-вульф»; этот настырный вражеский доглядчик, позволь мы ему себя обнаружить, мог принести немало неприятностей.
Сейчас небо нам не угрожало, все расположились на приволье.
Раскинув шинель, я поставил котелок таим образом, чтобы прилечь возле на бок, достал ложку. И задумался: как сумею определить, когда будет съедена половина варева? И Фаньку чтоб не обидеть, и самому в накладе не остаться?
Для меня этот вопрос был очень даже непростым. Моя мама, будучи болезненно заботливой, постоянно в детстве перекармливала «сынулечку» и, как я смутно догадывался, что-то нарушила в моем организме. Сместила природное и разумное равновесие за тот рубеж, после которого начинает преследовать чувство неизбывного голода.
Сколько себя помню, вечно хотелось есть. И хотя рос более чем упитанным, то и дело находил, чем наполнить рот, и жевал, жевал…
Провожая в школу, мать обязательно заталкивала в сумку что-нибудь вкусненькое, а в институте я уже самостоятельно проторил дорожку в буфет.
Оказавшись в армии, с ее строгим распорядком дня, стал чертовски маяться из-за недоедания. Тем более оно было не только кажущимся: в стране вступили в действие сильно урезанные нормы военного времени, которые распространялись в определенной мере и на солдатский рацион.
— Чего долго нацеливаешься, Никитин? — услыхал я внезапно обращенные ко мне слова.
Обернулся — Санёк Старичев щерится: они со Скипидаром расположились, оказывается, неподалеку от меня и трудились над котелком в две ложки. Но сновали ими, как я заметил, не враз, а поочередно: сперва Санёк зачерпнет, после — Андрей, Санек — Андрей, Санек — Андрей…
Глядя на них, невольно вспомнил старшину — его команду: «На первый-второй рррассчитайсь!» Ложки у ребят частили точно в таком ритме: первый-второй, первый-второй…
— Или аппетит нагуливаешь? — продолжал цепляться Санёк.
— С тобой не посоветовался, — огрызнулся я, приступая, наконец, к еде.
Черт бы их побрал, этих армейских поваров: больше года состою на воинском котловом довольствии и не припомню случая, когда бы варево оказалось невкусным! Таким, чтобы толкать в себя через силу. Каждый раз лопаешь и костеришь их в душе, поскольку до обидного быстро оголяется дно.
Вот и теперь: не успел, можно сказать, разгон взять, как увидел — подступает черта, ниже которой начинается Фанькина половина. А я лишь сильнее аппетит этой вкуснятиной растравил.
Чтобы не проскочить «ватерлинию», поднял котелок на уровень глаз — промерил расстояние «над и под». Приблизительно, само собой.
— Слышь, Никитин, — посочувствовал Санёк, — у старшины сантиметр есть, не откажет.
— Иди ты… А сам, между прочим, подумал: сантиметр не сантиметр, но что мешает взять прутик и, зная, сколько супа имелось вначале, окончательно определить положение «ватерлинии»?
Вышло тик в тик, глазомер не подвел.
Однако вместо удовлетворения испытал странное чувство не то досады, не то обиды — видно, из-за того, что, начиная промер, неосознанно надеялся: вдруг да выявится хотя бы малый недобор с моей стороны и можно будет еще разок-другой окунуть ложку в котелок. Теперь же ничего другого не оставалось, как только истово облизать ее, завернуть в тряпочку и сунуть за голенище сапога, где она постоянно обреталась.
Тут кто-то вежливо тронул меня за плечо, я вскинулся — опять Санёк Старичев.
— Чего тебе еще?
Он молча протянул исписанный карандашом обрывок махорочной пачки:
«К сведению: за один ложко-цикл из котелка вычерпывается 15,7 грамма».
Пока разобрал торопливые каракули, Санёк благоразумно «смазал пятки». Я спрятал бумажку (не знаю сам зачем) в карман гимнастерки, накрыл котелок полой шинели и принялся срочно-срочно разбирать по винтику свой ППШ — пистолет-пулемет Шпагина. Иначе говоря, автомат. Принялся разбирать, поскольку на собственном опыте установил: если аппетит грозит выйти из берегов, а пожрать нечего, займись поскорее делом. Сытости не прибавится, но полегчает.
У меня выработалось правило — разбирать и собирать автомат на ощупь. Прямо скажем, хорошее правило, да вышло так, что в данной конкретной ситуации именно из-за него… Впрочем, расскажу по порядку…
Вся беда в чем оказалась? Мой метод, загружая руки, полностью высвобождал зрение. То есть, пока руки манипулировали с автоматом, глаза скользили, без руля и без ветрил, по океану второстепенных подробностей окружающей жизни. Так вот, на этот раз в число подробностей угадал… повар! Тот самый, у которого выпрашивал — и выпросил! — добавку.
Остальное яснее ясного: стоило мне узреть повара, мысли тотчас засуетились вокруг упомянутой добавки.
И, видно, пошел какой-то сигнал о бесовской этой суете за голенище сапога: чувствую — как бы щекотно сделалось, скребется как бы что-то.
Ни дать, ни взять — мышь гнездо свила.
