— Как?
— Я могу быть с вами откровенен, доктор?
— Разумеется.
— Ну, в общем, я смотрел на ее тело, на лицо, волосы там, глаза… слушал, как она говорит, потом поцелуи эти — меня возбудило.
— И?
— И я взял вазу. Ваза у меня есть — мне идеально подходит. Сунул в вазу и стал думать о Бернадетте. Нормально так получалось, и тут эта чертова дура возьми и тресни. Я ею и раньше пользовался несколько раз, но тут, наверное, возбуждение оказалось слишком велико. Она же такая сексапильная женщина…
— Никогда — никогда больше не суйте свой детородный орган в стекло.
— Все будет хорошо, доктор?
— Да, пользоваться сможете. Вам повезло. Я оделся и вымелся оттуда. В трусах все равно саднило. Проезжая по Вермонт-авеню, остановился у продуктового. У меня закончилась еда. Я толкал по магазину тележку, набирал гамбургеры, хлеб, яйца.
Когда-нибудь расскажу Бернадетте, как чуть кони не двинул. Если она это читает — поймет. Последнее, что я про нее слышал: они с Карлом уехали во Флориду. Она забеременела. Карл хотел аборта. Она — нет. Они расстались. Она по-прежнему во Флориде. Живет с дружком Карла Уилли. Уилли занимается порнографией. Пару недель назад он мне написал. Я пока не ответил.
Вот так бодунище
Жена дала Кевину трубку. Суббота, утро. Они еще не встали.
— Это Бонни, — сказала трубка.
— Алло, Бонни?
— Уже не спишь, Кевин?
— Не, не.
— Слушай, Кевин, Джинджин мне рассказала.
— Что она тебе рассказала?
— Что ты заводил их с Кэти в чулан, снимал с них трусики и нюхал письки.
— Нюхал письки?
— Она так сказала.
— Боже праведный, Бонни, у тебя что, шутки такие?
— Джинджин не врет. Она сказала, что ты завел Кэти и ее в чулан, снял с них трусики и нюхал им письки.
— Секундочку, Бонни!
— Черта с два секундочку! Том рассвирепел, грозится тебя убить. А я считаю, что это ужас, невероятно! Мама говорит, чтоб я звонила адвокату.
Бонни бросила трубку. Кевин положил.
— Что такое? — спросила жена.
— Ничего, Гвен, пустяки.
— Завтракать будешь?
— По-моему, в меня не полезет.
— Кевин, в чем дело?
— Бонни утверждает, что я завел Джинджин и Кэти в чулан, снял с них трусики и нюхал им письки.
— Ой, да ладно!
— Она так говорит.
— А ты нюхал?
— Боже мой, Гвен, я же пил. Вообще помню только, что стоял у них на газоне и смотрел на луну. Большая луна была, я такой никогда не видел.
— А больше ничего не помнишь?
— Нет.
— Кевин, тебя вырубает, когда ты выпьешь. Ты же сам знаешь, что тебя вырубает.
— По-моему, на такое я не способен. Я не домогаюсь детей.
— Маленькие девочки в восемь и десять лет — очень хорошенькие.
Гвен ушла в ванную. А выйдя, сказала:
— Господи, только б оно так и было. Я была бы счастлива, господи, если б так оно все и было!
— Что было? Ты чего это мелешь?
— Я серьезно. Может, хоть тогда затормозишь. Может, тогда начнешь сначала думать, а потом пить. А может, и вообще пить бросишь. Стоит нам куда-нибудь пойти, ты больше всех выхлестываешь, как будто обязан так лакать. А потом творишь какие-нибудь глупости, мерзости какие-нибудь, хотя раньше творил их только со взрослыми женщинами.
— Гвен, да это же просто розыгрыш.
— Это не розыгрыш. Вот погоди, устроим тебе очную ставку с Кэти и Джинджин при Томе и Бонни.
— Гвен, да я люблю этих малюток.
— Что?
— Ох, блядь, ладно, не будем.
Гвен ушла на кухню, а Кевин зашел в ванную. Умылся холодной водой, посмотрел на себя в зеркало. Как должен выглядеть детонасильник? Ответ: как все люди, пока ему не скажут, что он детонасильник.
Кевин сел на толчок. Срать — так безопасно, так тепло. Ну ведь не мог он в самом деле. Он у себя в ванной. Вот его полотенце, вот его мочалка, вот туалетная бумага, вот ванна, а под ногами — коврик, мягкий и теплый, красный, чистый, удобный. Кевин закончил, подтерся, смыл, руки вымыл, как цивилизованный человек, и вышел в кухню. Гвен поставила жариться бекон. Налила ему кофе.
— Спасибо.
— Омлет?
— Омлет.
— Десять лет женаты, а ты все омлет да омлет.
— Поразительнее другое — ты вечно спрашиваешь.
— Кевин, если это разнесется, ты вылетишь с работы. Банку не нужен управляющий отделением, который домогается детей.
— Ну, наверное.
— Кевин, нам надо встретиться с их семьями. Сесть и обо всем поговорить.
— Прямо как сцена из «Крестного отца».
— У тебя большие неприятности, Кевин. Тут не выкрутишься. Это серьезно. Положи хлеб в тостер. Медленно толкай, или он сразу выскочит, там с пружиной что-то.
Кевин сунул хлеб. Гвен разложила по тарелкам омлет с беконом.
— Джинджин отчасти вертихвостка. Вся в мать. Удивительно, что такого не случилось раньше. Не то чтобы я кого-то извиняла.
Она села. Тосты выскочили, и Кевин передал жене ломоть.
— Гвен, когда чего-то не помнишь, очень странно. Как будто ничего и не было.
— Некоторые убийцы тоже забывают, что натворили.
— По-твоему, это убийство?
— Это может серьезно повлиять на будущее двух девочек.
— Многое может.
— Я бы сказала, что твое поведение было пагубно.
— А может, созидательно. Может, им понравилось.
