Надо блюсти себя в мелочах. — Андрей поднял палец. — Берегите пенсы, а шиллинги сами себя сберегут. Надо блюсти себя, надо бороться против внутреннего свинопаса... Впрочем, не настаиваю. Живите как знаете. Но говорю вам: вас погубит привычка к лени, вы скоро опуститесь, потеряете человеческий облик...
И пошел, и пошел.. Едва его уняли.
— Хорошо, закругляюсь. Но если бы я не боялся оступиться и утонуть в этой самой Чашме, то обязательно пошел чистить зубы.
Андрей еще что-то бубнил за стенами палатки, гремел складными стульями и наконец явился с простынями.
— Счастье, Борис, видишь ли...
Они продолжали спор, начатый еще, наверное, в Ленинграде. «А-а, — подумал я, — разговоры о счастье в степи, при свете мигалки, классика, XIX век, знаем...»
Когда я проснулся, они уже разговаривали. Олег сидел поверх одеяла и курил.
— Горазд же ты спать, — сказал он.
— Я хотел послушать, но незаметно уснул.
— Не отчаивайся. Наши мудрецы все равно договорились до бессмысленности человеческого существования.
— Меня всю ночь мучили кошмары, хотя я уснул с мыслью о счастье, — сказал Борис.
— Ничего странного. Ты просто увидел, какое оно, счастье.
— Нет, это, по-видимому, отголоски вчерашних разговоров о змеях.
В палатку заглянул Сережа. В руках он держал полотенце, панама его съехала на ухо, глаза блестели.
— Птица, — прошептал он.
— Что там стряслось? — нервно спросил Борис.
Я выглянул из палатки. Метрах в семи от нас на кусте сидела рыжеватая птица с белыми полосами на черных крыльях. У нее был тонкий, как шило, длинный изогнутый клюв, а на голове большой веерообразный хохол.
— Это удод.
Птица лениво взмахнула полосатыми крыльями и полетела короткими нырками.
— Удод, — едва слышно повторил Сережа. Он поправил очки и вдруг заговорил, сбиваясь и отчаянно жестикулируя: — Я что подумал? Наши птицы... Ведь городские воробьи и голуби — это в некотором роде и не птицы даже. То есть как бы и не природа. Мы видим их с детства, мы привыкли к ним, они давно стали деталью городского пейзажа. Как крыши, трубы, шпили... А тут удод! Знаешь, Зевс превратил фракийского царя Терея в удода.
— За что он его так?
— Плохо вел себя.. Гнусничал с барышнями.
— Сам-то Зевс тоже был хорош.
— Да, грешили они на всю железку. Непонятно, как греки могли поклоняться таким волокитам и пьяницам... Слушай, какой у него хохол красивый, а по верху — черный бордюр!
Воды в Чашме было по пояс. Никому из нас не приходилось раньше купаться в такую пору. Трудно было даже представить, что где-то сейчас идет снег, а все русские реки лежат подо льдом.
Олег уже покрылся гусиной кожей, но не хотел вылезать из воды. Наконец и он вышел.
— Ну что, нагулял аппетит? — спросил Андрей.
— Нагулял. Я бы сейчас съел яичницу.
Олег растянулся на песке и закрыл глаза. Борис, изнуренный ночным бдением, дремал уже давно.
— Поднимайтесь, сони! — Андрей растолкал Бориса. — Если вы думаете, что вас скоро позовут к столу, вы ошибаетесь.
Олег получил пинок по ногам и поднялся.
— Что я должен делать? — торопливо спросил Сережа.
— Добывать топливо.
— Топливо?
— Ну да. Колючки, сухие ветки...
Мы соорудили из камней очаг, и скоро костер затрещал, разбрасывая искры. Я открыл консервы и вывалил гречневую кашу с тушенкой в кастрюлю. Жир зашипел, раскаленные стенки подернулись румяным налетом, но каша не хотела развариваться. Андрей ругался, мял комки ложкой, подливал воду, а потом, проговорив: «Маслом каши не испортишь», — бросил в кастрюлю брикет сливочного масла.
Я подумал, что столь широкие жесты в пустыне, пожалуй, неуместны.
— Все равно масло негде хранить, — сказал Андрей.
Белая эмалированная кастрюля, совсем новая, с фабричной маркой на крышке, скоро закоптилась так, что стала неузнаваемой.
Олег расставлял миски, Борис резал хлеб, а в двух шагах от них Сережа боролся с раскладным стулом.
Это был единственный стул со спинкой. Хитроумная конструкция из металлических трубок и парусины оказалась Сереже не по зубам. Он складывал стул, бросал его на землю, бил ногами, ухал, поднимал, растягивал на груди, снова складывал, отстегивал крючки, пристегивал крючки...
— Борьба Давида с Голиафом, — заметил Андрей. — Как бы Сережа не надорвался. Помоги ему, не то он и стул изуродует, и себя порешит.
Запахло едой. Мы сняли кашу и поставили на огонь воду для чая.
— Я не буду вас кормить, пока вы не оденетесь, — сказал Андрей. — К столу принято являться в штанах.
Солнце было в зените, на горизонте синели горы, а посреди пустыни стоял стол, за которым восседали мои друзья. Чаепитие уже кончилось. Сережа, прикрыв глаза ладонью, наблюдал за стервятниками: две большие бурые птицы парили над нами на неподвижных крыльях. Олег уронил голову на грудь, шляпа его сползла на нос, из-под полей торчала сигарета. Борис читал позавчерашнюю газету.
— Как насчет небольшой прогулки? — спросил Андрей. От него исходило сияние благодушия, он улыбался. — Посетим священный источник? Говорят, в округе на сотни километров нет ничего подобного.
— Разумеется! — Олег указательным пальцем приподнял шляпу. — Надо же о чем-то писать домой.
— Я с вами. — Сережа поднялся. — Одну минуту, я переоденусь.
— Идите, — сказал Борис поверх газеты. — Я лучше посплю.
Мы прошли вдоль бетонной ограды и остановились у ворот. В дощатой будке никого не было. Гуськом, очень медленно, в полном молчании мы тронулись по усыпанной гравием дорожке.
— Ни души, — тихо произнес Сережа. — Неуютно как-то... Мне кажется, нас вот-вот окликнут.
— Ну и пусть окликнут, — невозмутимо сказал Олег.
Справа от нас круто уходил в небо каменистый склон, земля слева была старательно возделана, в тени забора прятались слабенькие, недавно посаженные деревца. Жара, тишь, безлюдье. Позади была уродливая будка, впереди — скучное строение с пустой верандой. Смотреть пока было нечего, и ничто как будто не обещало новых впечатлений. Разве что деревья. Их тенистые вершины выглядывали из-за камней и крыш, и по ним можно было судить, какие это большие деревья.
Мы почувствовали в воздухе слабое движение. Это был не совсем ветер, а так, лишь легкое дуновение, застенчивая ласка, но мы успели ощутить на лицах прохладу и услышать тонкий запах речной воды.
— Родник! — крикнул Олег. — Вперед!
Мы миновали дом с верандой и по каменным ступеням стали спускаться к воде, где росли старые ивы с мощными, израненными временем стволами. На склоне холма лепились беседки, дощатые домики с галереями. Их было немного, но, расположенные на разных уровнях, разбросанные в восхитительном
