После посещения крепости Кулик решил до весны остаться на озере, а потом уйти в низовья Юкона. Там осталась дорогая ему могила жены. Кончались пути-дороги, их было исхожено немало. Последнюю зиму в этих местах послушает он родную речь...
Но больше всего донимала тревога о дочке, о ее судьбе. С тайной надеждой, скрываемой даже от самого себя, шел он в крепость и неожиданно понял, что Баранову мог бы поверить. А поняв, торопливо удалился, словно боялся, что может стать другом тому, кого привык считать врагом.
Кулик поселился у озера, недалеко от редута св. Духа. Лесная крепостца была почти восстановлена, восемь человек составляли ее гарнизон. Баранов усиливал стражу своих форпостов, собирался строить еще два редута: на Чилькутском перевале и в долине реки Кускуквим.
Последние месяцы индейцы не беспокоили колоний и даже не появлялись в окрестностях, но Баранов не доверял такому внезапному спокойствию. Посланные тайно лазутчики подтвердили его опасения. Они видели множество костров вдоль верхнего течения Медной, обнаружили флотилию из пирог и байдар. По резным изображениям на носу и корме лодок видно было, что воины Волчьего и Вороньего рода объединились.
— Недостаток людства чинит нам головные препоны, Иван Александрович, — с досадой заявил правитель Кускову, докладывавшему о результатах разведки. — Было бы у меня с десяток фортеций в округе, птица не прошмыгнула бы... Вели снять промышленных с Хуцновской заводи, отправляй на редуты... Бобрам повременить придется.
Изредка старый траппер заходил в озерную крепостцу, приносил горного барана или козу, подстреленных на снеговых вершинах, слушал россказни караульщиков. Он садился всегда у камелька, сложенного внутри блокгауза, неподвижно глядел на огонь. Молча слушал русскую речь, и тогда в памяти воскресали позабытые слова... Затем так же молча покидал редут.
— И лес шумит дружней, когда дерев много... — выражал общее мнение после его ухода сумрачный зверолов с обрубленным индейцами ухом. — Вовсе, видать, от людей отвык!
Лещинского с Робертсом Кулик встретил случайно. Два дня старик не был дома, ночевал в горах, разглядывая лесную равнину, далеко уходившую на восток. Несколько высоких столбов дыма поднимались над лесом уже второй день, не уменьшаясь и не исчезая даже ночью. Что-то затевалось там в глубине лесов, и это беспокоило Кулика.
Он еще издали заметил Робертса. Старый пират сидел на уступе скалы, поросшей серым колючим мхом, и, казалось, дремал. Нижняя губа обвисла, набрякли водянистые щеки, опущены веки. Рядом, на камне, лежал со взведенным курком пистолет, у ног, извиваясь, корчилась раздавленная ударом каблука змея-медянка. Но Робертс не спал. Всякий раз, как только раздавался шорох в кустах или за камнем, он медленно протягивал к пистолету руку и, не поднимая тяжелых век, ждал.
Кулик остановился, пораженный и встревоженный неожиданной встречей. Появление пирата никогда не предвещало добра. Слишком хорошо помнил старик рассказ о последнем посещении Робертсом залива Шарлотты, где потерпела крушение голландская шхуна. Робертс застрелил шкипера, а уцелевшим после крушения матросам приказал доставить груз на свое судно. Когда под угрозой оружия испуганные моряки перевезли все до последней унции, толстый, обрюзгший пират поднялся с камня, на котором сидел, наблюдая за погрузкой, и отплыл, даже не оглянувшись на брошенных им на диком берегу, без огня, без одежды, без пищи людей. Спасся из них только один, подобранный племенем Чууквана...
Несколько минут Кулик не двигался, потом медленно обогнул скалу. Он не искал встречи с Робертсом, но и скрываться не собирался. Он шел, как всегда, чуть горбясь, высокий и строгий, с ружьем на плече. У самого поворота обернулся, глянул вниз и вдруг отступил. На площадке показался второй человек. Это был Лещинский. Но в наступающей темноте Кулик его не узнал. Он понял только, что вновь пришедший был из крепости. И впервые пожелал Баранову удачи.
Лещинский шел быстро. Робертса нигде не было. Как видно, не дождался, а может быть, и не приходил совсем. Лещинскому даже хотелось теперь, чтобы это оказалось именно так. Робертс был опасен, потому что становился лишним.
На одном из подъемов Лещинский задержался, несколько минут глядел вниз. Отсюда хорошо была видна крепость. Рубленные из массивных бревен стены, отблескивавший крест колокольни, жилые строения, казармы, верфь. А недавно здесь стоял один только лес, на пустынных камнях шумело море...
Сгущались сумерки. Лес кончался, за гранитным утесом начинался каменистый спуск к озеру. Дальше итти не имело смысла, очевидно, Робертс задержался на перевале.
Лещинский облегченно вздохнул, застегнул кафтан, нагнулся за толстым кедровым суком для палки и... увидел Робертса, сидевшего возле небольшого базальтового выступа, в каких-либо десяти саженях от тропы.
Заложив нога на ногу, старый разбойник небрежно читал карманную библию, переплетенную в кожу, добытую из спины вождя сиуксов — Ночной Птицы. Это было очень давно...
Обрюзгший, с длинной льняной бородой на темнокрасном, обветренном лице, Робертс даже не поднял отекших век. Он знал, что это пришел Лещинский. До сих пор еще никто не осмеливался ослушаться его приказаний.
Грузный, страдающий одышкой, он поднялся, захлопнул библию.
— Меня нельзя заставлять ждать! — сказал он негромко и как будто спокойно, но Лещинский побледнел и отшатнулся. На него глядели мертвые, ничего не выражающие глаза. Такими он видел их перед убийством судового кока во время перехода на шхуне О'Кейля. Повар оказался английским шпионом и должен был выдать корсаров военному кораблю.
— Когда? — спросил Робертс коротко.
— В тезоименитство царицы... Через два воскресенья, — ответил Лещинский тихо, сдерживая все нараставшие ненависть и страх.
Голова пирата была оценена правительствами Англии и Соединенных областей Америки не в одну тысячу пиастров. Последнего шерифа, посланного за ним вдогонку, Робертс повесил на мачте и так вошел в гавань Нового Йорка днем, на виду у всех. Даже военные корабли остерегались его разбойничьего брига.
Теперь, когда заговор подходил к концу, Лещинский хотел действовать по своему плану, для своей цели. Здесь
Даниэль Робертс продолжал наблюдать за ним, затем молча надвинул шляпу, подошел к углублению в скале, чтобы взять ружье. В эту минуту он находился у самого края обрыва.
Лещинский вздрогнул, подался вперед, быстро выхватил пистолет. Но выстрела не последовало. Футах в сорока от места, где происходило свидание, на гребне скалы он вдруг заметил человека. Человек, видимо, стоял здесь давно, опершись на ружье, высокий, сутулый, безмолвно наблюдал за происходящим внизу.
Лещинский опустил руку с пистолетом. Растерянно, почти с суеверным трепетом смотрел на неподвижную фигуру траппера. Затем медленно и устало вытер лоб.
Робертс, казалось, ничего не видел. Закутавшись в плащ, он проверил замок своей винтовки, отряхнул длинную бороду и, небрежно кивнув Лещинскому, направился к спуску на озеро. Он ничего не сказал, но Лещинский понял, что от корсара ему уже никогда не избавиться.
...Поздней ночью выходивший до ветру Лука слышал выстрелы из комнаты Лещинского. Придерживая широкие исподники, Лука вздохнул, плюнул и вернулся спать. В Большом доме привыкли к таким выходкам бывшего помощника. А Лещинский продолжал всаживать пулю за пулей в пожелтевшего закопченного туза, шепча что-то после каждого выстрела и напряженно щурясь.
Оставалось одно, верное, почти беспроигрышное: впутать в заговор Павла и выдать всех Баранову. Тогда он один останется с правителем...
