— А тебе надо меньше болтать языком и больше заниматься делом, — Лерман повернулся ко мне: — Я дал ему рекомендацию для вступления в комсомол. На следующем собрании будем принимать, а он и устава еще не знает. Ну-ка ответь, когда был организован…
— Постой, постой, — перебил Брякин, — я же должен сейчас объявить, — Он поправил планшет и приложил ладони ко рту: — Внимание, товарищи!
И в это время раздался взрыв. От неожиданности все вздрогнули. Какие только мысли не мелькнули у каждого из нас! Я почему-то подумал, что взорвался двигатель на самолете, который сделал посадку.
Но в следующую же секунду все увидели, что на приземлявшемся истребителе всего-навсего лопнула покрышка колеса передней стойки шасси.
Машину сажал Пахоров. Он прибыл в центр одновременно с нами, но сразу же заболел там и переучиваться начал позже. Однако благодаря необычной своей серьезности (мы звали его фанатиком) Пахоров все-таки закончил программу к сроку.
— Шлифуйте, шлифуйте свою технику пилотирования, — говорил на прощание Пахорову Дед Талаш.
И вот Пахоров начал «шлифовать». Он рано опустил самолет на переднее колесо. В результате самолет сразу же осел на нос.
Из-под металлического обода колеса, бежавшего по бетонированной полосе, веером сыпались искры.
Запахло резиной. Покрышка вспыхнула. Косматые языки пламени с черными хвостами дыма лизали брюхо самолета, который все еще катился по полосе.
Брякин в два прыжка оказался у стоявшего около каптерки мотоцикла, надавил стартер. Двигатель запустился сразу же. Моторист включил сцепление и помчался к месту аварии. Проезжая мимо пожарного щита, он почти на ходу схватил висевший огнетушитель.
Из окна СКП выпустили в небо красную ракету. Дальнейшая посадка была запрещена.
Все это произошло так быстро, что мы ничего сообразить не успели и теперь только смотрели на находчивого Брякина, направлявшего белую струю из огнетушителя в огонь.
Через минуту туда подъехал тягач с людьми, и самолет оттащили с полосы.
Летчики стали обсуждать посадку Пахорова.
— Всю обедню испортил, — в сердцах сказал Кобадзе. — Теперь будут думать, что прилетели утюги. А «взрыв» кое-кто истолкует по-своему. Жены летчиков чувствительны к таким явлениям.
Смыв копоть и сажу с лица и рук, Брякин вернулся к исполнению обязанностей. Он ходил по стоянке в чуть обгоревшем комбинезоне, как именинник, командир полка объявил ему благодарность.
— Ты что-то хотел сообщить, — напомнил я мотористу, поздравив его с успехом.
— Совсем забыл! — Брякин опять приложил ладони ко рту: — Внимание, товарищи! — он сделал паузу, словно прислушиваясь, не произойдет ли нового взрыва. — Внимание, товарищи! Это касается прилетевших. Ваши жены и дети подняли бунт. Прошу закругляться и следовать к шлагбауму.
— Наши жены? Они здесь?! — воскликнул Лобанов. Но на его шутку никто не откликнулся.
— Они ждут с утра.
Летчики наскоро давали техникам указания об устранении замеченных в полете неисправностей и уходили.
Я стал прощаться с товарищами.
— Мы забыли поздравить вас… — Лерман улыбнулся.
— Она тоже там, — как о чем-то обычном сказал Брякин.
— И ты молчал! — Я отдал ефрейтору шлемофон, потому что в нем со своим круглым лицом был больше похож на девушку, и попросил фуражку. И сразу три головных убора представили товарищи перед моими глазами: выбирай любой.
— Поправь воротник у куртки! — крикнул мне вдогонку Кобадзе. — И не забудь поцеловаться.
За спиной у меня засмеялись. Но мне было не до смеха. Я волновался.
С МИЛОЙ РАЙ И В ШАЛАШЕ
— А теперь закрой глаза, крепко-крепко, — Люся взяла меня за руку и потянула вперед. Открывались и закрывались двери, щелкали выключатели, скрипели половицы, гремели ведра. Пахло вывешенным для просушки бельем, теплом давно обжитого жилья, жареным картофелем, прохладой, которая бывает в полуподвальных помещениях.
Мы остановились. Люся взволнованно дышала:
— Ну теперь можешь смотреть.
Я открыл глаза. Со всех сторон нас окружали стены. Я мог, пожалуй, если бы расставил руки, дотянуться до них. Я ничего не видел, кроме этих настоящих, оклеенных газетами стен и счастливых сияющих глаз.
— Тебе нравится?
— Очень, — не задумываясь, сказал я, хотя с улицы наш ветхий домишко с нелепо прилепившейся новенькой терраской не вызвал во мне восторженных чувств. — Это наша?
— Наша.
— Только наша с тобой?
— Только!
— Как здорово! — Я притянул Люсю к себе и стал целовать в глаза, в щеки, в нос, в подбородок.
Люся положила тонкие смуглые руки на мои Плечи и, слегка откинув голову и крепко зажмурив глаза, улыбалась тихой счастливой улыбкой.
Потом я стал рассматривать Люсино лицо, милое, свежее, нежное и такое родное.
— Не смотри на меня так, — сказала она, не открывая глаз. — Я, наверно, очень подурнела. Похожа на мулатку.
— Моя мулатка! Я только сейчас заметил веснушки у тебя на носу. Или его забрызгали, когда красили террасу?
— Вот видишь…
— Они едва-едва проступают и очень идут тебе. Они как драгоценное украшение.
Мне нравился ее тонкий овал лица с золотистым пушком на смуглых щеках, нравились яркие и нежные, как у ребенка, губы. Их целовать даже было жалко и вместе с тем хотелось целовать.
Люся открыла глаза и стала поправлять волосы.
— У тебя очень усталое лицо, — она провела ладошкой по моей щеке, словно хотела разгладить ее. — А я держу тебя посреди комнаты одетым. Тебе надо умыться. Сейчас я тебя буду кормить.
Она подошла к стоявшему у стены кухонному столу, на котором красовался огромный букет полевых цветов, и стала извлекать оттуда разнокалиберные тарелки.
Я огляделся и только теперь заметил старую высокую кровать с большими потускневшими никелированными шишками на спинках и книги, лежавшие пачками прямо на полу. Около стола стояли стул с потертой клеенчатой обивкой и табуретка. Других вещей в комнате не было.
— Это тоже наше? — я потрогал кровать. Она сердито загудела пружинами, выпиравшими из матраца.
— Приложение к комнате. И тоже не бесплатное. — Люся достала из-под кровати бутылку цимлянского.
— Плата за музыку по таксе?
Люся стукнула меня по спине и выскользнула из комнаты.
— Иди-ка лучше умойся. А я тем временем поставлю чайник на плитку.
Я вышел, за ней на маленькую, заставленную горшками и кринками кухоньку. Над плитой висела полка, и на ней спали сразу три кошки. В уголке приютился маленький глиняный умывальник.
Умываться было неудобно, я забрызгал пол и, увидев висевшую на ящике тряпку, стал вытирать его. Люся всплеснула руками:
