надоело. Завидев меня, один из техников вскочил на ноги, подал команду «Смирно» и, сделав под козырек, доложил:
— Товарищ старший лейтенант, изучаем СБТС. Разрешите продолжать? Докладывает младший техник-лейтенант Свистунов.
«А был лейтенантом», — мелькнуло в моей голове. Одну звездочку с него сняли за отвертку, которую он оставил в кабине шатуновского самолета. Тогда это чуть не стоило летчику жизни.
Свистунов дурашливо надул по-детски розовые щеки. Лежавшие на траве техники вытянулись — это должно было обозначать «стойку смирно».
— Хорошо. Продолжайте, — я вошел в роль. — СБТС — что это такое?
— Сплошной банчек технического состава.
Техники, как по команде, загоготали. И тут же рассказали мне, что однажды доложили так же какому-то генералу. Он, не желая выглядеть профаном, не стал требовать уточнений. Может быть, все это было и анекдотом.
— Ну, мой командир, снова за боевой курс? — послышался сзади громкий торжествующий голос Лобанова. Он тоже только что вернулся из полета — даже вмятинки от маски на носу еще не прошли — и тоже должен был заняться подготовкой к боевым действиям днем и ночью в сложных метеорологических условиях. — Что ж, поздравляю.
— А я тебя.
Мы пожали друг другу руки и, неуклюже обнявшись, отошли в сторонку. Как будто никогда и не было между нами вражды. Легли на траву голова к голове.
Да и можно ли было считать враждой какие-то мелкие разногласия? Нас связывала военная служба. А это была самая крепкая связь.
Лобанов достал трубку Кобадзе.
Из-за высоких метелок травы нам не было видно взлетной полосы. Мы слышали только свистящий рокот турбин и видели взмывающие самолеты. Казалось, их выстреливали в небо из огромного арбалета.
— Эх, знал бы старик, — он вздохнул, — на каких машинах мы теперь летаем.
Я промолчал. «Кобадзе нет в строю, — думал я, глядя на скульптурное лицо Николая, на то, как он сосредоточенно раскуривал «Мефистофеля», — но он все равно с нами. Мы мысленно обращаемся к нему в трудные минуты, и он помогает находить верные решения. Как бы ом обрадовался сейчас нашим успехам!»
— Ты знаешь, Колька, иногда мне кажется, что я приду на аэродром и увижу его, расхаживающего по стоянке в белом подшлемнике, как всегда, энергичного и порывистого.
— И мне, — Лобанов схватил меня за руку. — И Мишке Шатунову, и всем, с кем я разговаривал. Ну что это такое?
Я пожал плечами.
— Было бы хуже, если бы было иначе.
— Иначе быть не могло. Ведь это такой человек, такой… — он замолчал на полуслове. К чему сейчас были слова? Мы встали словно заряженные энергией от этого разговора, готовые к новым действиям. Куда и усталость девалась!
Меня окликнул Мокрушин, стоявший на плоскости самолета:
— Пойдете мимо КЗ, скажите, чтобы подъехал пустой!
Керосинозаправщики стояли во второй зоне, около них проходила дорога домой.
— Почему пустой? — спросил я.
Мокрушин похлопал по обшивке самолета, как хлопают по шее любимую лошадь:
— Пойдет лечиться. Надо слить горючку.
— Неужели уже регламентные работы?
— Пятидесятичасовые. Из ТЭЧ приходил Осипов. Просил не нарушать очередности.
— Здорово у них там учет поставлен.
— График. Так скажете?
— Скажу, скажу.
Я кивнул товарищам и пошел вдоль стоянки, думая о том, сколько дней машина простоит на регламентных работах и как лучше использовать это время. Хотелось бы немного отдохнуть, слишком напряженными были последние недели — спешили до плохой погоды покончить с программой. Но вот снова припомнились слова Молоткова о том, что летчикам надо больше общаться с инженерами и техниками, глубже знать самолет.
«Ладно, отдохну потом», — решил я.
Самолет отбуксировали в ТЭЧ вечером, а утром я пошел туда, потому что там был и Мокрушин.
За два года технико-эксплуатационная часть полка преобразилась. На месте землянок и палаток поставили каменный ангар, куда можно было закатывать сразу несколько самолетов. Сбоку ангара выросли светлые лаборатории и мастерские для групп регламентных работ.
Из раскрытых окон слышалось гудение электродвигателей, где-то шипел воздух и раздавались ритмичные щелчки. На испытательных стендах и приспособлениях проверялись различные агрегаты и приборы. Потом все звуки покрыл треск пневмомолотка — это что-то клепали внутри расстыкованного фюзеляжа.
Я вошел в ангар и тотчас же невольно остановился при виде своего самолета, расчлененного на множество частей. Они лежали на низеньких стеллажах, выкрашенных в красный цвет.
«Быстро распотрошили. А ведь еще вчера вся эта груда металла могла нестись со сверхзвуковой скоростью», — почему-то подумал я.
Около расстыкованного фюзеляжа хлопотали механики из группы регламентных работ по самолету и двигателю. Лейтенант Герасимов, присев на корточки, объяснял молоденькому солдату, что перетянутый болт хуже переносит вибрацию.
— В полете во время перегрузок он может лопнуть. Надо ж это понимать.
Вот так когда-то он учил и Мокрушина. Сколько человек прошло через руки этого ветерана, везде и всюду заботившегося об экономии материалов, о продлении жизни боевой техники!
Я слышал, по его предложению в ТЭЧ ввели даже лицевые счета экономии.
Подошел старшина Лерман. Он только что приехал с курсов усовершенствования и теперь замещал начальника группы по вооружению.
— Как идет работа? — спросил я его.
— По графику, — он посмотрел на Герасимова, и его румяное и круглое, как шар, лицо напряглось.
«Все понятно, — сказал я себе, пытаясь скрыть улыбку, — недавно в ТЭЧ подводились итоги соревнования между группами. Группа Герасимова вышла на первое место. Это задело Лермана, надеявшегося на победу».
— Можно на минутку? — попросил Лерман. — По очень важному делу.
— Разумеется. — Нет, здесь было что-то другое. Ах вот оно что! Лерман являлся секретарем комсомольской организации ТЭЧ. Сейчас будет просить выступить перед комсомольцами с какой-нибудь беседой. Мне уже приходилось это делать. Но я снова не отгадал.
— Когда последний раз вы пользовались антиобледенительной смесью? — он хитровато прищурил черные маслянисто-блестящие глаза.
— Недели две назад, а что такое? Лерман ответил не сразу.
— Понимаете, какое дело, — он с опаской поворочал по сторонам круглой кудлатой головой, — в общем, из бачка на вашем самолете исчез почти весь спирт.
— Как исчез?
— Так. По документам вам дозаливали спирт три дня назад, а при разборке самолета обнаружилось, что спирта не хватает. Пропажа произошла или вчера после полетов на стоянке, или сегодня утром у нас. С Мокрушиным я разговаривал: он отрицает возможность пропажи на стоянке.
— А что говорит механик?
