Попытка говорить 2. Дорога человека

С грозным шипением Схетта вползает на меня и располагается сверху. Может, она бы и не изображала нагайну, если бы руки-ноги слушались её, как обычно, а не подламывались. Я отмечаю этот нюанс, и на моей физиономии немедленно проступает улыбка глубокого удовлетворения. Что вызывает у моей красавицы очередную волну гнева.

- Не смей так скалиться!

- А как это надо делать? Научи дурака…

Зря я это сказал. Меняющий форму костюмчик снова ожил и впился… э-э… впился, короче. Что, как ни удивительно, оказало на мою увядшую физиологию самое что ни на есть живительное действие. Лучше всяких микстур и даже многих заклятий.

- Ах вот ты как?!

Схетта улыбается до невозможности самодовольно. И поправляет положение своей попки, для меня невидимой, но очень даже ощутимой. Наглые её серебряные глаза смотрят прямо на меня, волосы щекочут кожу, ставшую что-то слишком чувствительной, а её грудь…

Резким движением, каким аллигатор бросается из засады на зазевавшуюся антилопу, мои руки обвивают хулиганку, стискивая и сдвигая. Самодовольная улыбка исчезает, как не бывало, а серебро радужек почти исчезает, затопленное приливом излившейся из зрачков черноты.

- Ри-и-ин! – долгий стон, подобный звуку фанфар.

- Да! – выдох прямо в ухо. Негромкий, но её всё равно встряхивает с головы до пят.

Неописуемо.

Одна накатившая волна немедленно сменяется другой. Мы качаемся на них, как на качелях. И нет никаких причин для стыда и страха, нет причин для боли и сомнений. Но есть все причины для полной противоположности этих состояний. Прошлое без остатка испаряется в гудящем белом пламени, будущее сворачивается, как чистый свиток, от прикосновения того же испепеляющего жара. И лишь одно мгновение, имя которому – сейчас, поёт в самой сердцевине великого пламени, как вечно горящий и вечно же возрождающийся феникс.

- Фарлэй, – шепчу я снова и снова. – Фарлэй!

И это слово понемногу превращается в имя.

Тысяча благословений тебе, Сьолвэн: моё обновлённое тело достаточно выносливо не только для многочасовых плясок с оружием. Выносливостью иного рода оно также наделено в полной мере. А Схетта… у меня просто нет слов. Модели и актрисы, жертвы самого отчаянного фотошопа, бледнеют, как пожелтевшие чёрно-белые снимки, рядом с живой, ослепительной, яростно страстной женщиной, впитавшей и отразившей всё сверхчеловеческое искусство бессмертной повелительницы Жизни.

Тысяча благословений тебе, Сьолвэн! Если бы боги решили сойти в тварный мир и принять для этого людские обличья, то богиня любви не нашла бы лучшего сосуда для своей вечной сути, чем эта женщина… моя, моя, МОЯ женщина!

Впрочем, категории собственности и принадлежности здесь неуместны. Там, где царит абсолютная свобода, им не за что уцепиться.

- Рин… скажи что-нибудь красивое.

И я говорю:

- Ты – ангел, милая. Ты – ангел.

А то, что крылья не белы…

Когда с тобой танцуешь танго,

Хлебнув настойки омелы,

Когда под полною луною

Ныряешь в пламя глаз твоих

И небо чудится иное,

И новый мир, и звонкий стих, -

О цвете крыльев забываешь

И вихрем над землёй летишь.

О цвете крыльев забываешь,

Когда внизу – осколки крыш…

Мы ангелы, ты это знаешь?

Конечно, знаешь. Но молчишь.

Вот только Схетта – не лирическая героиня. Она не молчит; она вполне внятно говорит со мной… только не вслух, а на языке тела. На том же самом языке я объясняю ей – долго объясняю, обстоятельно и подробно, – как сильно и за что именно я люблю её.

Ламуо? Возможно. Да, вполне возможно. Оно так давно стало моей неотъемлемой частью, что порой я пользуюсь им фактически помимо сознания. Но вообще-то искусство друидов не является необходимым для таких разговоров, какие ведём мы двое. Оно лишь расширяет их, позволяя освоить дополнительные измерения – как те самые крылья, что не белы…

- Рин, твари ещё роятся?

- Понятия не имею.

- Как?

- Меня не интересует ничто, происходящее дальше, чем на вытянутой руке от меня.

- Рин, я серьёзно!

- Я тоже вполне серьёзен. Я не могу отогнать тварей, но зато могу не смотреть.

- Знать наверняка – лучше.

- Максималистка.

- Такой уж сделана.

- О, мне очень, очень нравится, как ты сделана!

- А мне очень нравится, как сделан ты.

- Да неужели?

- Комплексы, милый? Ты прекрасен, как бог. И это не лесть.

- Никогда не считал себя красавчиком.

- А ты не красавчик. Хотя тело у тебя без изъяна. Ты не красив, ты именно прекрасен.

- Уж не влюблённую ли женщину слышу я?

- Её, милый, её. Поверить не могу, что всё-таки тебя завалила!

- Ну, это был тонкий стратегический расчёт. Доставшееся легко не ценится, знаешь ли…

- Ах ты!..

- Ах я. Коварный, изворотливый…

- …соблазнительный!..

- …и скользкий тип. Так что ты крупно попала, Схетта. Не вырвешься, и не надейся.

- Как раз на освобождение я не рассчитываю. – Она слегка отодвигается и внезапно утрачивает всякую игривость. – Я… мне страшно об этом говорить, но и молчать… это… я…

- Продолжай. Я не оттолкну тебя, что бы ни случилось.

Схетта сглатывает ком. Прячет глаза.

Я сгребаю её за плечи, подтаскиваю и начинаю тихо перебирать волосы у макушки. Успокаивая. Поглаживая. Она вздыхает – почти судорожно. Мышцы её скручены напряжением, предельно далёким от любовной страсти.

- Ты. И Айс. Вы совершенно разные. И вы – каким-то странным, мистическим почти образом – похожи. До ошеломления, до боли. У тебя и у него в прошлом нет почти ничего общего, но ваши души словно отлиты в одном цехе одним мастером. Как будто две дороги, у перекрёстка сливающиеся в один широкий тракт…

- Я знаю, что мы с ним…

- Не перебивай, пожалуйста! Я… ты знаешь, кто послужил прототипом при моём… так вот, я не могу точно сказать, кого люблю. Не чувствую уверенности. Может быть, я люблю тебя. Но возможно… шанс, что на самом деле это – мираж. И люблю я лишь отражение Айса в тебе. Я…

- Ш-ш-ш-ш…

Я ненадолго прижимаю Схетту к себе. Крепко, до боли. Отпускаю, обхватываю её голову и заставляю