Попытка говорить 2. Дорога человека

- О какая страшная, черная, грозовая

Расползается, уподобленная блину,

Надвигается, буро-желтую разевая,

Поглотив закат, растянувшись во всю длину.

О как стихло всё, как дрожит, как лицо корёжит,

И какой ледяной кирпич внутри живота!

Вот теперь-то мы и увидим, кто чего может

И чего кто стоит, и кто из нас вшивота.

Наконец-то мы всё узнаем, и мир поделен -

Не на тех, кто лев или прав, не на нет и да,

Но на тех, кто спасется в тени своих богаделен,

И на тех, кто уже не денется никуда.

Шелестит порывами. Тень ползёт по газонам.

Гром куражится, как захватчик, входя в село.

Пахнет пылью, бензином, кровью, дерьмом, озоном,

Все равно – озоном, озоном сильней всего.

- Ещё! – потребовала Схетта, когда слова закончились.

Я на мгновение нахмурился. Разрушать настроение не хотелось. Но из кладовых памяти уже всплывало новое-старое, и притом вполне подходящее:

- Призрачно всё в этом мире бушующем.

Есть только миг, за него и держись…

Когда я допел или, скорее, домурлыкал, она уже взяла себя в руки.

- А твоё?

- Можно и моё. Мальчишеское такое, несовершенное – но вроде в тему…

Вдох-выдох. И:

- Позади – сожжённые фрегаты.

Позади – разрушенные замки.

Впереди – полшага до расплаты,

Или – или. Кто не сдохнет – в дамки!

Иногда кричали нам: 'Бродяги!'

Иногда шипели вслед: 'Убийцы!'

Среди нас встречаются и маги,

И ворьё, и просто кровопийцы.

Нас судили строже, чем овечек:

Рвали ноздри, бичевали, гнали.

Мы не зажигали в храмах свечек,

Мы своими жизнями играли.

Кроткие, эгей!.. но кротких рядом,

Не отыщешь ни с огнём, ни с лупой.

Стрелы здесь – зазубренные, с ядом;

Здесь опасно всё, включая трупы.

Где металл – осколками о камень,

А клинки ломаются, как судьбы,

Важен только сердца ярый пламень.

Эй, на небе! Уж не обессудьте.

Кто там над бессмертием трясётся?

Зашибём и праха не оставим!

Больше ничего не остаётся,

Мы Горенье собственное ставим!

И не важно, кто здесь стар, кто молод,

С золота иль с дерева мы ели,

У кого здесь посох, лук иль молот -

Важно только, кем мы стать сумели!

И ещё – последний, главный приз:

Слава или…

Смерть, поберегись!

С минуту Схетта молчала, пряча лицо.

А я втихую костерил себя. Психолог доморощенный, пень в грызло! Сначала, значит, Айсу всё нутро 'Одинокой птицей' перепахал, теперь вот у девушки по душе проехался коваными колёсами вдоль и поперёк. Да ещё с ситуацией подгадал так, что просто ах. Слава или смерть, да, придурок? Ай, молодца! До чего кстати пришлось – как на заказ!

- Знаешь, Рин, – шепнула Схетта, – ты первый, кто додумался читать мне стихи.

- Извини…

Наградой мне был прямой взгляд блестящих ярче обычного серебряных глаз и выражение лица, без слов говорящее: ты что, совсем идиот?!

- Только при одном условии, – криво усмехнулась она.

- Каком?

Улыбка Схетты стала шире и зубастей. Она потянула меня за руку, увлекая прочь из гостиной, и я пошёл следом, аки агнец на заклание.

4

- Эй, эй! Ты куда?

- Не хочешь ко мне? Тогда давай к тебе. Вроде я ещё не видела, как ты обустроился… а посмотреть хочется!

- Схетта…

- Заткнись, милый.

- Но…

- Просто заткнись!

Ну, я и притих. В конце концов, мелькнула шальная мысль, что в этом такого? А если всё-таки случится худшее, не так обидно будет…

И старательно заблокировал все сигналы со стороны общих каналов ментальной сети, кроме выделенной плоскости для сигнала общей тревоги. Полную блокировку никакой форс-мажор не мог бы оправдать – не говоря уже о том, что при полной блокировке ментальная сеть просто рассыпалась бы на сферы изолированных сознаний. Айс как менталист по-прежнему побивал меня своим опытом и широчайшим спектром навыков, но Паутинника он всё же не потрошил и стать фокусной точкой для моей сети не мог. Это вам не права администратора компьютерной сети передать. Тут ближе будет другое сравнение: даже человеку с самолучшей координацией нельзя просто перекинуть полдюжины цирковых булав и сказать: теперь ими жонглируешь ты! Если не тренировался в жонглировании или тренировался только с тремя мячами, шесть булав не осилишь, хоть пополам переломись.

- А у тебя ничего так, миленько, – заявила Схетта, добравшись до моих 'апартаментов' и осматриваясь. Мои брови сами собой поползли вверх.

- Миленько?

- Это называется ирония, милый. Вот это что за штуковины?

Маг, подумал я с не меньшей иронией, это всегда и везде маг. Гипертрофия любопытства и длинный нос на первом месте.

'Штуковины', расположенные полукругом около моего рабочего места, служили экранами для мониторинга внутренних данных Параллели. Я вполне мог бы мониторить свою Параллель и в иных режимах, например, выделяя несколько отдельных визуальных слоёв в поле восприятия, но рабочее место, оформленное по всем правилам технической эргономики, казалось мне более привычным и удобным. Сейчас по большинству экранов плыли неспешные цепочки символов, от вполне читабельных до совершенно