Александр Амфитеатров
Дьявол
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Родословие и эволюция Сатаны
Всем известен поэтический миф о возмущении и падении ангелов. Этот миф внушил Данте несколько стихов — из числа прекраснейших в «Аде», а Мильтону — незабвенный эпизод «Потерянного Рая». В христианстве миф этот разными отцами и учителями церкви по–разному излагался и окрашивался. Между тем под ним нет решительно никакого иного основания, кроме толкования одного стиха у Исайи и нескольких довольно темных мест в Новом Завете. В чем заключалась точная причина к бунту духов против своего Творца, легенды изъясняют схоже в общей психологии мифа и очень разно в подробной мотивировке. В одном из общеизвестных мест Корана говорится, что ангелам было поведено преклониться пред Адамом, наместником Аллаха на земле, но Эблис (дьявол), полный гордыни, отказался совершить это поклонение. Другой миф, совершенно иного характера, но не менее поэтичный и усвоенный писателями, как еврейскими, так и христианскими, рассказывает об ангелах или сынах божьих (bene haelohim), которые, увлекшись дочерями человеческими (beno haada'm), пали с ними и, в наказание за грех, были изгнаны из царства небесного и из ангелов обратились в демонов. Этот второй миф освящен, как излюбленная тема, стихами Мура и Байрона. Таким образом, оба мифа признают демонов падшими ангелами, а падение их связывают с грехом: в первом случае — с гордостью или завистью, и с преступную любовью — во втором.
Но это лишь легенда, а не история Сатаны и товарищей его. Происхождение Сатаны, рассматриваемого как мировое олицетворение злого начала, гораздо менее эпическое и вместе с тем более давнее, глубже уходит в века. Сатана старше годами всех могущих и страшных богов, память о которых осталась в истории человечества. Он не с неба низвергся, но взвился выспрь из бездн человеческого духа, в современности тем темным богам древнейших эпох, чьих имен не напоминает даже ни один камень: люди пережили их и забыли их. Современник их и часто смешиваемый с ними Сатана, как все живое, зачинается зародышем и лишь постепенно возрастает и. развивается в личность. Закон эволюции, управляющий всеми бытиями, движет также и Сатаной.
Уже никто из мало–мальски образованных научно людей нашего века не думает, будто религии сравнительно грубого типа возникли из разложения и распадения какой–либо религии более совершенной, напротив, всякий отлично знает обратное: что более совершенные религии развились из первобытно грубых, и, следовательно, в этих последних и надо искать происхождение того мрачного образа, который, под различными именами, представляет собой зло и становится его началом. Если период, известный в истории нашей планеты под именем третичного, уже застал на земле человека, то, возможно думать, застал еще настолько звероподобным, что напрасно было бы искать в нем религиозного чувства в точном смысле этого слова. Человек после третичного периода, даже в самой древней отдаленности, уже знаком с огнем и употребляет орудия из камня. Но он не погребает своих мертвецов, что служит верным показателем того, насколько его религиозные идеи, если только есть они у него, скудны и неповоротливы. Чтобы найти первые достоверные следы религиозности, надо подняться до периода, который геологи называют, неолитическим (шлифованного камня). Мы не можем узнать непосредственным исследованием, какова была религия наших тогдашних предков, но мы в состоянии сделать о ней заключение, наблюдая религии множества диких народностей, которые еще живут на земле и точно воспроизводят быт человечества доисторического. Ведь, с более широкой точки зрения, характер и нравы человечества обнаруживают однообразие и постоянство явлений, заставившее итальянцев сказать: «Весь мир есть страна» (tutto il mondo e paese)… «При сравнениях рас, стоящих приблизительно на одной степени цивилизации, не следует, — говорит Тейлор, — придавать большого значения исторической эпохе или географическому положению, обитатели озерных жилищ древней Швейцарии могут быть поставлены рядом, со средневековыми ацтеками и североамериканские оджибвеи рядом с южноафриканскими зулусами. Доктор Джонсон, прочитав в путешествиях Гауксворта описание патагонцев и островитян Тихого океана, презрительно выразился, что все дикие племена похожи друг на друга… Если мы будем избирать для сравнения предметы, мало изменившиеся в течение столетий, мы получим картину, в которой английский землевладелец будет стоять рядом со среднеафриканским негром». Предшествовал ли в исторической эволюции фетишизм анимизму или наоборот, но верования наших праотцев должны были быть совершенно в том же роде, как теперь у негров африканских или у американских краснокожих. Об этом нам свидетельствуют недра, земли, сохранившиеся, вместе со следами их жилищ, их оружием и инструментами, так же и их амулеты. В их воображении мир был полон духами вещей и душами умерших, и на счет духов относилось все, дурное и хорошее, что случалось в жизни. Мысль, что одни из этих духов благодетельны, а другие» зловредны, одни друзья, а другие враги, подсказывал уже самый опыт житейский, в котором постоянно чередуются удачи и потери, и притом чередуются так выразительно, что, если не всегда, то довольно часто определяется постоянство и в разнице причин, преследуемых разными результатами. Солнце, свет дающее, заставляющее весной землю вновь одеваться зеленью и цветами, посылающее зрелость плодам, должно было привести к умозаключению, что оно, по существу своему, сила благотворная. Вихрь, кроющий небо мраком, ломающий деревья, разрушающий и разметывающий худо сколоченные лачуги, внушал считать его силой, по существу зловредной. Духи разделялись на два больших воинства, в зависимости от того, казалось ли людям, что они получают от духов — пользу или вред.
Но не этим определился истинный и решительный дуализм. Благотворные духи не были еще объявленными и непримиримыми врагами духов зловредных, и первые не были всегда благодетельными, так вторые — всегда вредными. Верующий никогда не мог поручиться за настроение духов, под опекой которых он находился; боялся оскорбить друзей, боялся разозлить врагов, и, в равном усердии одинаковых средств, старался расположить к себе всех их, не вверяясь слишком — никому. Первобытная религия уже признает влечение к какой–то властной силе большей, чем человеческая, равно как и свою от нее зависимость, но не умеет классифицировать ее по этическим категориям. Между добрыми и злыми не было определенного морального противоречия, не только противоположение действий. Они не могли иметь морального характера, которого еще не было и у их поклонников, едва вышедших из животного состояния, и добрыми или злыми называться могут лишь постольку, поскольку первобытному человеку представляется добром все, что ему на пользу, и злом все, что ему во вред.
То, что в наши дни называется бушменскою моралью: я украл барана, — это хорошо, и дух, который мне помог украсть, добрый дух; у меня украли барана, — это худо, и дух, который помог вору воровать, — злой дух. Так, например, по представлениям грубого бразильского племени Тупигамба, души тех, которые жили
Конечно, в злых появляется уже тень Сатаны, вырисовывается дух зла, но зла еще чисто физического. Зло — то, что вредит, и злой дух — тот, который низвергает, молнию, воспламеняет вулканы, наводняет землю, сеет голод и болезни. Злой дух еще не выработался в представление морального зла, потому что различие морального добра и зла еще не сложилось в умах человечества; из двух ликов Сатаны, разрушителя и развратителя, он приемлет и являет только одну первую. Злой дух не отмечен еще своею собственной, специальной низостью, не имеет никого, кто был бы выше его и господствовал над ним.
Но мало–помалу моральное самосознание разбирается в себе и определяется, и религия приобретает этический характер, которого она раньше не имела и не могла иметь. Самое зрелище природы, где силы противостоят силам и где одна из них разрушает то, что создает другая, подсказывает идею о двух враждебных началах, которые взаимно отрицают друг друга и борются между собой. Затем человек, развивая союз общежития, не замедлил заметить, что, кроме добра и зла физических, есть еще добро и зло
