сделаю сам, а вы можете наблюдать и записывать порядок действий. Тогда, даже если со мной что-то случится, сумеете восстановить и, возможно, даже понять, что это такое..
Держался Маштаков удивительно спокойно, на лице его и в манерах не ощущалось ни страха, ни злобы.
«Пожалуй, не слишком трудно будет его склонить к сотрудничеству», – думал Тарханов и вдруг, как давеча Ляхов, ощутил немедленную и страшную угрозу.
Кулибин протянул руку к тумблеру и повернул его. В ту же долю секунды, не успел даже прозвучать щелчок, Сергей метнулся вперед и отбросил его руку в сторону. Он ощутил короткую боль в запястье от резкого столкновения кости о кость.
И для Тарханова все окружающее исчезло.
Все, только что здесь существовавшее.
Подвал был совершенно пуст, на земляном полу валялся какой-то мусор, у стены, на месте столов – старые лопаты, сваленные в кучу полустертые метлы, обломанные листы шифера, ржавые ведра. Почему-то – несколько синих почтовых ящиков с облупившейся краской.
Грязные, неоштукатуренные стены, запах гнили и плесени. В низкое окошко пробивался солнечный свет.
Ощущение абсурдной нереальности. Но себя Тарханов чувствовал совершенно нормально. В физическом смысле. Голова не кружилась, не болела, вообще все было в полном порядке.
Но куда исчезли все? Где он оказался?
Держа автомат на изготовку, Тарханов поднялся наверх по скрипучей деревянной лестнице.
На улице сияло утреннее солнце. Судя по высоте над горизонтом – конец июня. То есть день, возможно, тот же самый. Но где? В смысле, в каком году и веке?
Тарханов временами почитывал фантастические романы, в том числе и те, где описывались всевозможные шутки со временем.
Если не думать, что машина Кулибина предназначена для мгновенного гипноза, то что еще можно предположить?
За первое говорило то, что в этом странном месте Тарханов оказался один. Если бы имела место «машина времени», она должна была бы в равной мере подействовать и на всех остальных людей в подвале, и на господина Маштакова в первую очередь.
С автоматом наперевес он обошел вокруг дома, осторожно, поминутно оглядываясь и прислушиваясь, вышел за ворота. Нигде ни души.
Тарханов остановился в сильном сомнении. Стоит ли отходить за пределы дома? Не случится ли от этого еще что-нибудь неприятное, а главное – необратимое? Что-то шевелилось у него в голове, какая-то мысль, способная объяснить все происходящее. Словно он отлично все знает и понимает, только вот подзабыл внезапно.
И еще одно поразительное ощущение – все здесь вокруг, как должно бы выглядеть лет 20—30 назад.
Деревья на поляне и вдоль дороги ниже, чем были вчера. С того места, где он стоит, виден Бештау, чего раньше не было. Зато не видны белые десятиэтажные корпуса жилых домов на окраине Пятигорска. Крайние крыши едва различаются среди тополей как минимум на километр дальше, чем вчера.
Примерно на уровне здания общежития ПГИИЯ, которое в 1967, кажется, году было построено чуть ли не в голой степи.
И еще одно поразительное наблюдение – абсолютное безлюдье. Ни машин на трассе, ни электропоездов на перегоне. В ресторане и перед ним тоже пусто. Мертвый мир.
Подойти, что ли, к веранде, посмотреть, что там происходит? Всегда ведь можно определить, исчезли люди только что, сутки или месяц назад.
Где-то он читал и о таком варианте, когда население Земли исчезает неизвестно куда и остается на всем свете только главный герой.
Более того, он отчетливо понимал, что так оно и есть, что в этом совершенно живом и реальном мире, где светит утреннее солнце, шелестит по вершинам деревьев легкий ветерок, журчит родник под корнями узловатого дуба, на ветвях которого они сидели вчера с Кедровым, лопаются пузырьки нарзана в каменном бассейне, – в этом мире нет, кроме него, ни одного человека.
Все есть, а людей нет. И исчезли они из него только сейчас, буквально. За мгновение до того, как сам он вышел из подвала на свет.
Все же Тарханов решился.
Привычным образом озираясь, держа автомат на изготовку, он сделал целую сотню шагов по растрескавшемуся асфальтовому шоссе. Увидел слева шлагбаум, за ним зеленые брезентовые палатки, расставленные по периметру квадратной поляны, расчерченной посыпанными песком дорожками. Нечто вроде лагерей на берегу Сенгилеевского озера, в которые на весну и лето выезжали курсанты Ставропольского училища. Вон и грибок для часового рядом со шлагбаумом.
А еще вчера днем здесь была лишь густая и высокая трава, пестрящая желтыми цветами одуванчиков.
Посреди поляны возвышалась мачта из полуторадюймовых труб, на вершине которой трепыхался выцветший красный флаг.
А над длинным деревянным стендом рядом с самой большой палаткой била в глаза надпись, собранная из фанерных алых букв: «Пионеры Ставрополья приветствуют ХVI съезд ВЛКСМ!»
Нет, совсем уже ерунда какая-то! Пионеры. Это либо освоители американских прерий, либо солдаты саперных войск времен Николая Первого.
