словах Остермана, и все трое в нерешительности застыли на краю рва, держа револьверы наготове.
- Отец! - крикнул Хэррен.- Возвращайся! Это бесполезно. Только зря время тратишь.
Но спор продолжался. Один из полицейских, выехав вперед, заорал:
- Назад! Ни шагу вперед, слышите!
- Вались ты к черту! - крикнул Хэррен.- Здесь моя земля.
- Брось, Хэррен, иди назад,- окликнул его Остерман.- Все равно ничего тебе это не даст.
- Слышали? - вдруг воскликнул Хэррен.- Отец нас зовет. Пошли! Я иду!
Остерман выскочил изо рва, подбежал к Хэррен у, схватил его за руку и потянул назад.
- Никто нас не зовет. Не горячись. Иначе все погубишь. Прыгай в ров. Сейчас же.
Но Каттер, Фелпс и старик Дэбни, не понимая, в чем дело, и увидев, что Остерман выскочил из канала, полезли вслед за ним. Теперь во рву не оставалось никого: Хувен, Остерман, Энникстер и Хэррен успели уже сделать несколько шагов по направлению к дороге, Дэбни, Фелпс и Каттер следовали за ними по пятам.
- Назад! Стоять на месте! - еще раз крикнул полицейский.
Стоявший возле коляски Бермана Геттингс продолжал сердито препираться о чем-то с Дилани; не утихал и бурный спор между Магнусом и Гарнеттом, с одной стороны, и Рагглсом и шерифом,- с другой.
До этого момента маклер Кристиен, родственник Бермана, не принимал участия в споре и держался позади коляски. Теперь, однако, он тоже решил выдвинуться на передний план. Но при создавшейся тесноте сделать это было не так-то легко, и когда он пробирался мимо коляски, его лошадь ободрала себе бок о ступицу. Животное шарахнулось и, налетев на Гарнетта, сшибло его с ног. Дилани на своей лошади загораживал коляску от стоявших возле дороги фермеров,- происшествие они видели достаточно смутно и истолковали его превратно.
Гарнетт еще не успел подняться на ноги, а Хувен уже орал во все горло:
- Hoch der Kaiser! Hoch der Vaterland![17]
С этими словами он упал на одно колено и, тщательно прицелившись, выстрелил из винтовки в кого-то из людей, сгруппировавшихся у коляски.
И, словно по сигналу, началась ружейная и револьверная стрельба. Обе стороны - полицейские и фермеры - открыли огонь одновременно. Вначале это была просто беспорядочная пальба, затем последовало несколько торопливых, разрозненных выстрелов, на миг Все смолкло, и, наконец, один за другим с равными промежутками прогремели последние три выстрела. И опять настала тишина.
Дилани с простреленным животом свалился с лошади и на карачках пополз через дорогу в пшеницу. Кристиен повалился назад и соскользнул с седла в сторону коляски, одной ногой запутавшись в стремени, головой и плечами он уперся в колесо. Хувену, когда он попытался приподняться с колена, пуля угодила в горло, и он рухнул на землю. Старик Бродерсон с криком: «Они же меня укокошили, ребята!» - сделал два неверных шага в бок и, безжизненно опустив руки и пригнув голову, свалился в канал. Остерман, у которого изо рта и из носа лилась кровь, повернулся и пошел назад. Пресли помог ему перебраться через канал, и он лег на землю, уронив голову на скрещенные руки. Хэррен Деррик упал, где стоял, потом перевернулся на живот. Он лежал неподвижно, издавая душераздирающие стоны, а под животом у него растекалась лужа крови. Старик Дэбни, бессловесный, как всегда, встретил смерть молча. Упал на колени, поднялся, снова упал и тут же скончался, не проронив ни слова. Энникстер, убитый наповал, лежал, вытянувшись во весь рост, локтем прикрыв лицо.
VII
По пути на дерриковскую усадьбу Хилма и миссис Деррик услышали звуки отдаленной стрельбы.
- Стой! - вскричала Хилма, хватая за плечо Вакку.- Останови лошадей! Что это?
Бричка остановилась; прорвавшись сквозь шорох волнующейся пшеницы, до них долетели несильные хлопки выстрелов.
- Слушайте! - закричал Вакка, испуганно вытаращив глаза.- Да они же… они ж дерутся!
Миссис Деррик закрыла лицо руками.
- Дерутся? - воскликнула она.- Боже мой! Но это же ужасно! Там Магнус и… Хэррен…
- Как, по-твоему, где это?
- Скорей всего на хувеновской ферме.
- Я еду туда! Поворачивай, Вакка! Гони лошадей!
- Я бы не стал этого делать, миссис Энникстер,- возразил Вакка.- Мистер Энникстер сказал, чтоб мы ехали домой к мистеру Деррику. Если на ферме у Хувена творится что-то недоброе, лучше нам туда не ехать. Да и потом, пока мы туда доберемся, все уже кончится.
- Да, да, поедем домой! - воскликнула миссис Деррик.- Я боюсь. Ах, Хилма, я так боюсь.
- Тогда едемте со мной к Хувену.
- Туда, где стреляют? Нет, я не могу! Не могу! И мы все равно не успеем доехать, Вакка прав.
- Это уж конечно,- подтвердил Вакка.
- Поезжай к Хувену! - приказала Хилма.- Если ты не поедешь, я пойду пешком!
Она отбросила фартук и спустила ногу на подножку.
- А вы! - воскликнула она, обращаясь к миссис Деррик.- Как вы
Недовольно ворча что-то себе под нос, Вакка повернул лошадей и поехал напрямик через поля, пока не выехал поблизости от миссии на дорогу, ведущую в Гвадалахару.
- Скорей! - подгоняла Хилма.
Щелкнул бич, и лошади побежали резвей. Вдали показалась усадьба Кьен-Сабе.
- Может, домой заедем? - обернулся к ним Вакка.
- Нет, нет! Поезжай быстрей, гони вовсю!
Лошади неслись во весь опор мимо надворных построек.
- Боже мой! - вскричала вдруг Хилма.- Поглядите! Смотрите, что они сделали!
Вакка осадил лошадей. Ехать дальше было нельзя. Громадная куча домашнего скарба, беспорядочно сваленного посреди дороги перед домом Энникстера, преграждала им путь. Семейный очаг Хилмы был разорен: из дома вынесли и безжалостно бросили на дороге все, что они с мужем купили в ту чудесную неделю после свадьбы. Тут был и белый спальный гарнитур - все три кресла, умывальник и комод, ящики которого вывалились, а содержимое рассыпалось по земле; рядом валялись белые шерстяные коврики из гостиной и подставка для цветов вместе с осколками горшков и поникшими цветами, разбитый стеклянный шар и дохлые золотые рыбки, плававшие прежде в нем; качалка, швейная машина, большой круглый стол мореного дуба, лампа с красным абажуром из тонкой гофрированной бумаги, прелестные литографии, изображавшие хор ясноглазых мальчиков и мечтательных девиц в розовых платьицах и деревянные резные орнаменты - перепелка и дикая утка, подвешенные каждая за одну ногу; и, наконец, чистые, свеженакрахмаленные кисейные занавески, грубо сорванные и измятые. Кровать - их чудесная кровать с пологом, нарядная и веселая, которой Хилма так гордилась, была выброшена из уютного, сокровенного уголка спальни в пыль проезжей дороги, всем напоказ, на осмеяние; ее осквернили, над ней надругались.
Хилме показалось, что на обозрение выставлена какая-то частица ее души,- выставлена, поругана, втоптана в грязь. То, что было для нее свято, оказалось осмеянным, оплеванным. Горькие слезы оскорбленного достоинства застлали ей глаза, краска стыда залила лицо.
- Боже мой! - вскричала она, чувствуя, что рыдания подступают к горлу.- Боже, как они могли!
Но тут же ее охватил страх, затмивший все прочие чувства - очевидно, впереди ее ждали еще горшие испытания.
- Гони,- крикнула она Вакке,- скорей, скорей!
Но Вакка не послушался. Он заметил то, что ускользнуло от внимания Хилмы: на веранде стояли двое мужчин - вне всякого сомнения, полицейские из отряда шерифа. Хозяевами здесь были они, и присутствие в Кьен-Сабе врагов, участвовавших в разгроме дома, привело его в совершенный ужас.
