противоперегрузочные костюмы и гермошлемы в круглых, как турецкие барабаны, коробках.
Удивительный народ — летчики. Им поручено такое ответственное дело, а они, кажется, и не переживают вовсе.
Вот и сегодня перед полетами гурьбой ввалились в высотный корпус, смеются, рассказывают анекдоты, подшучивают друг над другом.
Из боковой комнаты вышла Зина. Та самая, у которой были в гостях наши герои Артамонов и Мотыль. Рыжие волосы ее были забраны под косынку из марли, отчего лицо ее казалось проще, спокойнее, молчаливее. Может быть, этому способствовало еще и то, что на ней почти не было грима.
Стахов лихо щелкнул каблуками и, взяв под козырек, доложил:
— По вашему приказанию прибыли. Раздеваться до трусов? Или как?
Девушка покачала головой.
— Жутко несерьезный все-таки вы человек, Юрочка. Вам бы только шутки шутить.
— Какие тут шутки, Зи-зи, — летчик сделал обиженное лицо, — мы с полной серьезностью.
Зина махнула рукой и удалилась, чтобы не мешать летчикам.
Они надели на себя шелковое трикотажное нижнее белье, которое обтягивало их, словно трико балерунов, потом достали из шкафов костюмы, изготовленные из очень легкой плотной и прочной ткани. Костюмы были несколько странного вида. По покрою — комбинезоны, только пуговицы заменены застежками-молниями и еще шнуровкой. Кроме них, от пояса по рукавам и штанинам проходили толстые резиновые жгуты.
На большой высоте, где воздух разрежен, если нарушится герметизация кабины, в жгуты тотчас же ринется под давлением воздух, костюм обожмет тело летчика и тем самым компенсирует давление, которое имелось до этого в кабине.
А что случилось бы с летчиком, если бы не было костюма, нетрудно догадаться. Не испытывая противодавления, кровь в сосудах стала бы искать выхода наружу, она могла бы даже порвать их.
Снова появилась Зина. Критически осмотрела каждого летчика, разглаживая руками складки на их спинах и груди. Она работала здесь недавно, но чувствовала себя как рыба в воде. Доктор Саникидзе не мог нарадоваться на свою новую помощницу.
— Опять похудели, Юрочка, — сказала Стахову. — Я не успеваю шнуровку на костюме утягивать. Что с вами?
— Из-за вас, женщин, совсем скоро высохну. Стану стручком.
— А вы и сейчас как стручок, — засмеялась она. Но вот дужки бровей ее сдвинулись к переносице.
— Почему не присоединили шланги ППК?
ППК — противоперегрузочный костюм, само название которого говорило, что он создан для того, чтобы уменьшить перегрузки на организм летчика в полете. Стахов воровато оглянулся и приложил палец к губам:
— Он шевелит мой живот на виражах. Я этого но люблю.
Летчики и тут не прекращали шуток. О полетах они говорят редко, разве только когда возвращаются с задания, и то главным образом о промахах и ошибках.
Надев костюмы, они спешили на старт, где их ждали самолеты.
Страница одиннадцатая
К самолету подходит Стахов. Маленькие серые глаза глядят из-под приспущенных бровей несколько настороженно. Я все время думаю, почему он такой сдержанный с нами — техниками, смотрит на нас как бы свысока, точно мы люди второго сорта. А ведь с товарищами своими бывает и веселый, правда, веселье его сбивается на насмешку. Интересно бы узнать что-нибудь о его прошлом.
Техник Щербина, качнувшись из стороны в сторону, делает шаг навстречу и, небрежно козырнув, словно поправив огромной рукавицей съехавшую набок шапку, докладывает о том, что на самолете проводится предполетная подготовка. Самолет исправен.
Летчик слушает техника без особого интереса и даже смотрит куда-то в сторону. Сколько таких докладов уже пришлось выслушать ему! Потом нетерпеливо кивает головой и подходит к самолету.
Стахов на целую голову выше техника. Он не просто длинный, а каждая часть его тела длинная. Голова похожа на огурец, ноги и руки — на жерди. Когда я гляжу на своего командира, у меня создается такое впечатление, будто его только что взяли за голову и ноги и растянули, как конфету-тянучку.
На меня Стахов не смотрит. Он, кажется, еще ни разу как следует не разговаривал со мной, не хвалил, не ругал. И с Щербиной говорит только по крайней необходимости. Старший лейтенант поднимается по лесенке в кабину, чтобы обдумать предстоящий полет и проверить оборудование и приборы. Даже ноги как следует не вытер. Пылесосить кабину придется мне.
Завидев идущую на посадку спарку, на которой руководитель полетов летал на разведку погоды, Стахов вылезает из кабины и отправляется за последними предполетными указаниями.
Мой техник привык к некоторым странностям летчика и никогда не заговаривает с ним первым.
Полеты начинаются в сумерки по сигналу ракеты.
Приказ запускать двигатели и взлетать получает секретарь партийной организации эскадрильи майор Уваров. В полку так уж заведено. Всякое большое дело начинают самые активные — коммунисты и комсомольцы. Они, что называется, задают тон.
А сегодня для многих наших летчиков дело и впрямь необычное. Они выполняют последний — зачетный — полет по программе переучивания на новые самолеты.
Когда взлетает современный реактивный истребитель-перехватчик, из выхлопного сопла раскаленная газовая струя вырывается с таким напором, что все кругом дрожит. Того и гляди, барабанные перепонки лопнут. Да что там перепонки — земля, кажется, раскалывается надвое. Но это продолжается недолго. Самолет стремительно набирает скорость, отрывается от земли.
Если перехватчик взлетает ночью, его почти не видно, и только из выхлопного сопла хлещет огненная река. Не случайно говорят нам на танцах девчата из окрестных деревень: «Вы хитрые летчики. Днем летаете на самолетах, а ночью на ракетах». Да, взлет современного самолета-перехватчика подобен взлету ракеты.
По плановой таблице моему летчику Стахову еще не скоро в полет, а поэтому мы, как водится, помогаем другим техникам снаряжать самолеты в воздух, готовим к погрузке на тягач нужное для встречи истребителей имущество. Дело это не новое, трудностей не составляет.
Здесь же, на линии предварительного старта, неподалеку от СКП, выкрашенного в крупную черную и белую клетку, толпятся летчики и техники со шлемофонами в руках. Все немножко возбуждены, громко разговаривают, обсуждают действия товарищей — летчиков, вслух читают выпущенные парткомом бюллетени, где рассказывается о цели сегодняшних полетов.
Сквозь широкие окна СКП я вижу стоящего с микрофоном в руках командира полка, начальника связи, дежурного по СКП с красной повязкой на рукаве, склонившегося над картой планшетиста. Над головой у них бесшумно крутятся огромные резиновые вентиляторы.
Офицерам отлично виден аэродром: освещенные прожекторами стоянки самолетов, в непроглядную даль уходящая взлетно-посадочная полоса, обрамленная с боков синими огоньками. Сейчас эти люди в кожаных куртках напоминают режиссеров, в подчинении которых едва ли не самый сложный оркестр, который можно себе представить. Они невидимыми радионитями связаны со всеми самолетами — независимо от того, на земле эти самолеты или в воздухе, они видят с помощью радиолокации каждую промашку летчика, будь он в это время за несколько — сот километров от аэродрома и на любой высоте.
Внизу, около установленной на треноге стереотрубы, закутавшись в тулуп, расхаживает дежурный солдат из светодивизиона. Его обязанность вроде бы простая — следить (визуально) за идущими на посадку самолетами и докладывать руководителю полетов, если на каком-то из них, по рассеянности летчика или по другой причине, не выпущены шасси. Но эта простота кажущаяся, и здесь нужно, что
