дополнительную задачу, сообщив, что на самолете отказал двигатель. Стахов тотчас же принялся выполнять необходимые в таких случаях действия. В курсе боевой подготовки нет упражнений, связанных с намеренным выключением двигателя. Однако такие моменты (их летчики называют «особыми случаями полета») могут возникнуть в воздухе. Пилотам нужно знать, как быстро выйти из трудного положения: или запустить двигатель, или, если высота этого не позволяет (запуск связан с дальнейшей потерей высоты), немедленно приземлиться, или катапультироваться с парашютом, если поблизости нет нужной площадки для посадки. У Стахова была вполне подходящая «высота», чтобы что-то предпринять.
О своих действиях он, как и положено, докладывал командиру эскадрильи, хотя тот и сам внимательно следил за его полетом по дублирующим приборам. Вот летчик уже развернул «самолет» в сторону аэродрома и перевел в пикирование, чтобы скорее, пока еще двигатель не остыл, снизиться до высоты, где воздух плотнее, насыщеннее кислородом, без которого невозможно воспламенить топливо в камере сгорания.
— Вы ничего не чувствуете? — между тем спросил Уваров у сидевшего в кабине тренажера старшего лейтенанта и заговорщицки посмотрел на стоявших рядом летчиков.
— А что такое?
— Подумайте. Ответа не последовало.
— Сейчас в силу физических законов вы должны были бы потерять свой вес по крайней мере на девяносто процентов, — сказал Уваров и напомнил летчику об уравновешивании в таком полете центробежных и центростремительных сил.
— Что, что? — переспросил Стахов.
— Или вам неизвестно о параболе невесомости на больших высотах, когда самолет с выключенным двигателем пикирует по строго определенной траектории, уподобляясь брошенному камню, — усмехнулся Уваров. — А еще в космос собираетесь!..
На снижение до шести тысяч метров ушло пятьдесят секунд. Стахов вывел самолет из пикирования и начал гасить скорость. Наконец она стала такой, какая необходима для надежного запуска.
Двигатель запустился с первой попытки. Контролируя все действия Стахова, командир эскадрильи смотрел на высотомер, до земли было еще четыре с половиной километра. Если бы двигатель не запустился, летчик успел бы все повторить сначала. Самолет за эти короткие мгновения прошел семьдесят километров.
— Следуйте на посадку, — сказал Уваров, с удовлетворением отметив вслух, что старший лейтенант Стахов хорошо знаком с техникой слепого полета.
Стахов выбрался из кабины тренажера не сразу, и это не могло не удивить летчиков. Всегда энергичный, всегда деятельный на занятиях, Стахов сидел, подперев подбородок руками, и о чем-то думал. Командир эскадрильи дважды окликнул старшего лейтенанта, прежде чем тот посмотрел в его сторону.
— Разрешите получить замечания? — спросил наконец Стахов, продолжая думать о чем-то.
Вернувшись на свое место, он сказал Мешкову тоном заговорщика:
— Парабола невесомости — это кое-что значит. А? — и закрыл рот ладошкой.
Смысл этих слов Петру стал понятен только теперь. Мешков знал, что Стахов ни на минуту не забывал о своем желании стать летчиком-космонавтом, готовил себя к этому. Еще школьником, попав в Москву, он пробрался в Университет на Ленинских горах и там чуть ли не целый день катался на скоростном лифте, стараясь узнать, как действует на его организм периодическое изменение веса при быстром движении вверх и вниз.
Чтобы лучше управлять своим телом, он часами не уходил с батута для прыжков, а если летчики прыгали с парашютом, всегда просил несколько лишних прыжков, и при этом каждый из них так затягивал, что Уваров вынужден был сделать ему замечание. Стахов купил акваланг и всерьез занялся подводным плаванием, во время которого, как известно, тело человека перемещается в любых направлениях, примерно так же, как и при космическом полете.
Мог ли Мешков быть уверенным, что его друг не захочет подвергнуться невесомости в течение нескольких секунд, определить свои ощущения, хотя бы для этого ему и пришлось пойти на сделку со своей совестью. Соблазн большой, когда знаешь, что тебя никто не может ни в чем обвинить. Мало ли по какой причине мог остановиться новый, только, что поставленный двигатель, когда знаешь, что тебя никто не проверит, — ведь еще нет таких локаторов, с помощью которых можно было бы узнать, сам остановился двигатель или его остановили нарочно.
Правда, был здесь и момент риска. Двигатель мог и не запуститься. Ведь не случайно в курс боевой подготовки истребителя не включили упражнения по остановке и запуску двигателя в воздухе. Но Стахов не думал об этом.
Впрочем, все догадки Мешкова могли оказаться неверными…
Между тем самолет Стахова продолжал падать носом вниз. Летчики отсчитывали секунды.
Доктор Саникидзе сел в санитарную машину. Она слегка подрагивала от работы мотора, готовая в любой момент рвануться навстречу беде.
Каждая из этих секунд авиаторам казалась вечностью. Они увидели, как самолет вышел из пикирования. Скорость его с каждой секундой гасла.
«Главное сейчас — действовать последовательно, — думал Мешков, — как сказано в инструкции, и не мешкать. А то ведь может и так случиться, что потом летчика и по чертежам не соберешь». Мысленно он включил зажигание и через пятнадцать секунд открыл стоп-кран.
И вдруг все услышали натужный свист двигателя. Топливо, попав в камеру сгорания, воспламенилось и начало вращать лопатки турбины. Обороты возрастали с каждой секундой. Двигатель запустился. Это произошло, как все потом узнали, на высоте пяти километров. Стахову велели немедленно идти на посадку.
Он еще не успел выбраться из кабины, а его самолет уже окружили летчики, техники, механики. Подошли старший инженер, майор Уваров, заместитель командира полка по политической части.
Сев на борт кабины, Стахов стал рассказывать о происшедшем и о своих действиях. На него смотрели все как на героя. Летчиков интересовало, как планирует самолет с неработающим двигателем на большой высоте. Многие не верили инструкции и думали, что многотонная машина топором пойдет вниз.
— Черта лысого! Пришлось долго идти по горизонту, чтобы погасить скорость, — громко говорил Стахов, и в глазах его горела радость первооткрывателя, — а когда скорость стала гаснуть, я постепенненько переводил самолет на большие углы атаки.
Потом народ разошелся по рабочим местам, и у спарки остались только люди, которые отвечали за постановку двигателя и готовили машину к вылету. Их интересовало, почему все-таки остановился двигатель. Старший инженер велел слить из баков горючее и отправить на исследование.
Мешков наблюдал за Стаховым издалека, пытаясь по выражению его лица узнать, правду говорил летчик или нет. Наконец он не выдержал, подошел к Стахову и спросил:
— Ну что ты, братка, чувствовал во время космического полета?
— То есть? — в глазах Стахова сверкнули настороженные искорки.
— Ну… какое было состояние во время невесомости? Или, как спросил бы Саникидзе: обусловливалось ли это какими-то психическими явлениями?
На этот раз Стахов внимательно посмотрел приятелю в глаза:
— Что ты, в конце концов, хочешь узнать?
Этих слов, сказанных в раздражении, Мешкову было достаточно, чтобы обо всем догадаться.
— Не темни. Нарочно выключил?
— Тс-с. — Стахов приложил палец к губам и оглянулся.
«Ну и циркач», — подумал Мешков. Он не собирался быть доносчиком. Однако ему не нравился поступок Стахова. Выходило, механики напрасно сливали горючее из баков самолета, на котором «остановился» двигатель, а инженеры и техники самым тщательным образом проверяли на стендах агрегаты и системы. Мешкову хотелось подойти к техникам и сказать, чтобы они прекратили пустое занятие.
Во время перерыва он отозвал Стахова в сторонку и, стараясь не глядеть ему в глаза, сказал:
— Знаешь, братка, этот твой трюк не выходит у меня из головы. Тебе лучше признаться бы…
— За кого ты меня принимаешь? — усмехнулся Стахов. — За дурачка?.. — И вдруг лицо его приняло
