неразумно. А потом будет близок локоток, да не укусишь. Так что учти это на будущее. Курсы при части по подготовке к экзаменам в ВУЗы для таких, как ты, организуются. Занимайся, покуда идут тебе здесь навстречу — выделяют помещение, нанимают учителей, не теряй времени.
— Мне еще служить, как медному котелку, — говорю я, видя, как капитан близко все это принимает к сердцу.
— Оглянуться не успеешь, как срок-то пролетит. Ну да ладно об этом. Скажи-ка, лучше, ты давно из дома?
— Не очень.
— На стадион не заходил? А то меня ребята насильно сюда вытащили. Обещал давно пойти с ними на подледный лов. Откладывать больше некуда — река вот-вот тронется. А страсть хотелось на соревнование по хоккею сходить.
Я говорю Щербине, что на стадион не заходил.
— Что так?
Я пожимаю плечами. Не станешь же ему все объяснять.
— А мого — хоть хлибом не корми, тильки дай подивиться на спортсменив, — вступает в разговор жена Щербины, с гордостью посмотрев на мужа. У нее мягкий, певучий голос. — Всих спортсменив мира знае наперечет. Сыдыть по вечерам с сыновьями, графики соревнований изучав. Спорят, просто смишно иногда, честное слово. Но якобы дило, тильки смихом ограничивалось. Разволнуется, начинает валидол сосать. Куда это годится?
Я слушаю и не слушаю эту добрую, неказистую на вид женщину. Думаю о Лере. Сыновья Щербины расходятся по своим лункам, чтобы не прозевать вечерний клев. Меня рыбная ловля не интересует. Благодарю за угощение и иду в военный городок.
Страница тридцать пятая
Всю дорогу до дома думаю о Лере, вспоминаю день, когда гости с фабрики приехали в часть и я показывал Лере военный городок. Лера внимательно изучала документы в ленинской комнате, особенно полковые обязательства, разговаривала с парашютоукладчиком, сожалела, что опоздала на аэродром посмотреть самолеты. Словно из тумана выплывает плакат, что висит у нас на лестничной клетке: солдат свел черные с изломом брови к переносице и приставил палец к губам. А внизу надпись: «Болтун — находка для врага».
Я еще не успел сдать увольнительную записку дежурному по части, как ко мне подошел Шмырин. У него мягкая, кошачья походка, и его появление всегда кажется неожиданным.
— Ну как?
Я вздрагиваю.
— Что как?
— Убедился?
— В чем?
— Святая простота! Даже не понимаешь, насколько все это серьезно. Или забыл слова присяги, где клялся быть бдительным воином, строго хранить военную и государственную тайну. Ты извини меня, но я доложил Тузу. Выполнил, так сказать, свой священный долг.
— О чем доложил?
— О твоей знакомой, конечно. На всякий случай. Мне, скажу тебе по секрету, даже ее фотографию удалось разыскать в твоей тумбочке. Ее я тоже присовокупил к докладу.
— Что ж ты о ней мог доложить? Ты же ничего решительно о ней не знаешь!
— Свои соображения. Может, она агент. Тут — опасность в промедлении.
— Какой еще агент?
— Агент иностранной разведки. Так-то, Артамонов. Я чувствую, как пол уходит из-под моих ног.
— Это неправда! Трижды неправда! Разве можно так сразу, — говорю без особой убедительности. — У тебя нет фактов.
— Не беспокойся, проверят. Если мы с тобой не правы, ей ничего не грозит. Докладывая старшине, я ничего не утверждал, а только предостерег. Повторяю: на всякий случай. Лучше ошибиться. Ты понимаешь?
Нет, я отказывался понимать Шмырина. Да и себя тоже, потому что я ему на какую-то долю процента верил.
«В конце концов, увидят, что она такой же человек, как и другие, и на этом все кончится», — пытаюсь успокоить сам себя. Но спокойнее мне от этого не становится.
После вечерней поверки, когда все расходятся, чтобы приготовиться ко сну, меня подзывает к себе Тузов и просит, чтобы заглянул на минутку в полковую каптерку, где хранится наше парадное и запасное обмундирование и рюкзаки с личными вещами. Здесь же стоит стол и койка, на которой он спит, если не уходит после отбоя домой. А это случается нередко.
— Ну что там у вас стряслось? — спрашивает, когда мы остаемся одни. На смуглом лице Тузова внимание и озабоченность.
Я пожимаю плечами:
— Шмырин высказал предположение, что та девушка, помните, она выступала у нас со своими стихами… — Я замолкаю, язык не хочет повиноваться.
— Шпионка? — в глубине чуть прищуренных темно-карих глаз старшины мелькают на мгновение веселые золотистые искорки. А может, мне это кажется, потому что он тотчас же грозно хмурит сросшиеся брови.
Я переминаюсь с ноги на ногу.
— Ну, а ты как считаешь? — спрашивает он, стараясь заглянуть мне в глаза.
— Не думаю.
— Надо думать, товарищ солдат. Надо знать, с кем водишь дружбу. Это твоя девушка?
— Да.
— Ну вот, видишь, — он укоризненно покачал головой. — Враг хитер и коварен, но и мы не должны хлопать ушами. А что ты, собственно, о ней знаешь?
— Она работала на фабрике, которая шефствует над нами. Технологом. Была членом комитета комсомола.
Тузов чешет в затылке:
— Странно все это, однако. Ну хорошо, иди отдыхать. Говорить пока ни с кем, в том числе и с ней, на эту тему не следует, надеюсь, ты это понимаешь и сам.
— Как мне быть дальше? — спрашиваю я в растерянности.
— Служи, как и служил. Присягу помни. С девушкой встречайся, как и встречался. Ты, прости меня за любопытство, любишь ее?
— Я киваю.
— Ну и люби, как говорится, на здоровье. А в случае чего, — он чуть усмехается, — разлюбить ведь никогда не поздно.
Я долго не могу заснуть в тот вечер.
ГЛАВА ПЯТАЯ
