котором изображено улыбающееся солнце.
Лера появилась неожиданно, мы не успели еще и словом обмолвиться со Шмыриным. Я бы, наверное, не узнал ее, встретив на улице, так она преобразилась, изменив прическу. Теперь ее волосы начесаны шалашиком, и это делает ее похожей на обыкновенную, стандартную, девушку двадцатого века. Она влетела в комнату в белой короткой шубке, похожая на снежный вихрь, с какой-то веселой песенкой на губах. Увидев нас, остановилась, широко раскрыв свои глаза-миндалины.
— Вот не думала! — говорит Лера, ставя на стол полосатую, набитую продуктами сумку, и стаскивает с руки зубами варежку. — Ну, здравствуйте, мальчики, — подает закоченевшую руку мне, потом Шмырину. — Что же но раздеваетесь? Ну-ка быстро.
Я снимаю шинель и поправляю на груди значок классного специалиста, который только что получил. Мне хочется, чтобы Лера обратила на него внимание.
— Когда приехали? — спрашивает она.
— Откуда, простите? — Шмырин почему-то не хочет раздеваться.
— Это вам лучше знать.
— Совсем забыл: Артамонов ездил.
— А вы нет? Почему же? Вы, как и Герман Мотыль, специализировались в полку?
— Оказывается, вам все решительно известно, — говорит Шмырин, неодобрительно кося глазами в мою сторону. — Каждому свое, как говорили древние.
Она пропускает мимо ушей его слова и теперь смотрит на меня, ожидая ответа.
— Приехали с неделю назад, — говорю я.
— А я не знала об этом. Странно. Ах, да… У вас же была инспекторская проверка, потом вы сдавали на классность.
— Мы этого не говорили, — с испугом замечает Шмырин, доставая из кармана зубочистку.
— Ну так скажите!
— Разве обязательно?
— Не обязательно, но желательно.
— А зачем, простите? — Он пристально смотрит Лере в переносицу, точь-в-точь так же, как смотрит на фотографии, когда определяет характер человека, который сфотографирован.
Она лукаво вскидывает бровь.
— Просто я любопытна. Или это военная тайна?
— Может, и так, — говорит Шмырин, морща гармошкой лоб.
— Ладно, мальчики, я вижу, что вы примерные солдаты, оставим этот разговор. — Она подходит к столу, вытаскивает из сумки продукты: сливочное масло, сахар. — Сейчас будем пить чай, — открывает коробку с печеньем. Я смотрю на ее тонкие, покрасневшие от холода пальцы и мне хочется взять их в руки, согреть дыханьем. Если бы не Шмырин, возможно, я бы решился на это.
Он долго и внимательно смотрит на часы, потом на печенье, борясь с соблазном поесть.
— К сожалению, не смогу остаться, — наконец объявляет он, вставая.
Представляю, какие титанические мышечные и волевые усилия пришлось приложить Шмырину, чтобы оторвать себя от стула. Он ведь такой сладкоешка.
— Ну… — Лера делает обиженное лицо, но по ее глазам я вижу: она не жалеет об уходе Шмырина.
— Делу время — потехе час, — говорит он, надевая шапку. Она ему велика, и он заправляет верхние края ушей под шапку, чтобы не замерзли.
— Что же у вас за дело такое? — улыбается Лера, разглядывая поднявшегося со стула Шмырина. Он не нравится Лере. Он это сам чувствует и, может, поэтому не удостаивает ее ответом, сухо кивает и решительно направляется к двери, бросая мне на ходу:
— Проводи меня, Артамонов, на улицу.
И тут он с размаху ударяется головой о косяк двери. Морщится, будто ему выжали в рот лимон, прикладывает руку ко лбу, а мы, конечно, хохочем.
— Это вас бог… — говорит Лера, вытирая выступившие на глазах слезы, — за то, что не хотите с нами пить чай.
Наконец Шмырин приходит в себя.
— Смеется тот, кто смеется последним, — изрекает он, подняв кверху палец, и быстро удаляется. В подъезде он говорит мне, а вернее, внушает, чтобы был предельно осторожен, и так приближает лицо, словно обнюхивает меня. Эта привычка у него, видно, осталась с того времени, когда он мечтал стать гипнотизером и практиковал на сверстниках. Кажется, у него немного получалось. Во всяком случае он так нам говорил сам.
— Послушай, хватит тебе… — пытаюсь я возразить.
— Тише, — перебивает меня Шмырин. — Я знаю, что говорю. Не болтай, Артамонов, лишнего. По- моему, ее давно нужно бы проверить соответствующим органам. Я, собственно, для того и пошел с тобой, чтобы самому убедиться. У меня глаз наметанный. Помни: истина выше дружбы. Готов это повторить. — И он уходит, оставив меня в раздумье.
Я возвращаюсь в комнату, Лера уже в другом платье, в нем она выступала на сцене у нас в клубе. Смотрит на меня и улыбается. И в этой улыбке могли бы раствориться все мои заботы, тревоги и сомнения. Но они не растворяются. Я точно поддался гипнозу Шмырина. Думаю о его последних словах. Эта дурацкая восприимчивость не дает мне жить спокойно.
— Ну, здравствуй, — говорит она так, как будто и не видела меня до этого. И глаза у нее влажные, счастливые.
— Здравствуй, — отвечаю я.
Несколько мгновений стоим друг против друга, а потом она шагает навстречу и прислоняется лицом к моему плечу. Обнимаю Леру. Вот и свершилось то, о чем так мечтал. Мы снова вместе. И будем вместе до самого вечера. Но почему во мне не ликует душа, как должна бы ликовать при встрече с любимой девушкой, что же беспокоит меня? Что меня заставляет быть сдержанным?
— Почему ты не отвечала на мои последние письма? — спрашиваю я.
Она высвобождается из-под моей руки.
— Было много неотложных дел. С ног сбилась. — Она садится на стул. — К тому же болела.
— Ты болела?
— Теперь не стоит об этом говорить, — отвечает она. — Все прошло.
— Да, конечно, — поспешно соглашаюсь я, понимая, что не очень-то красиво расспрашивать о болезни. — Мне было грустно без писем, — говорю я.
В дверь стучат:
— Калерия Александровна, чайник закипел!
Лера вскакивает. Через минуту возвращается в комнату с маленьким никелированным чайником.
— Будем пить кофе, — объявляет она, — растворимый. Никогда не пробовал? И я тоже. Говорят, совсем не нужно варить. Прочитай, пожалуйста, как готовить, — подает круглую железную баночку. — И распечатай.
Устраиваемся на том же диване, на котором сидели перед моим отъездом. Лера поджала под себя ноги. На коврике валяются ее домашние туфельки, которые мне так хотелось взять с собой, когда я уезжал в пески. Все, как прежде, только что же мешает мне чувствовать себя самым счастливым человеком на свете?!
— Ого, у тебя новый значок, — говорит она.
— Да, присвоили второй класс. — Я расправляю плечи.
— Сдавал экзамен?
— Было дело.
— Трудно пришлось?
— Кому как.
Мне приятно, что она завела об этом речь, ловлю себя на том, что немного рисуюсь. А ведь было нелегко получить второй класс. Очень нелегко. Мы готовились к экзаменам вдвоем с дядюшкой Саней. Дело
