Стахов, облокотившись о спинку стула, слегка подпевал тягучим, нарочито надрывным голосом. Он всегда дурачился и не очень умело, когда на душе у него скребли кошки.
В дверь постучали, и Саникидзе прекратил игру. Вошел Артамонов и передал просьбу старшины не опаздывать на автобус.
— Разрешите быть свободным? — спросил солдат. Стахов с ног до головы оглядел своего механика.
— Идите, — сказал летчик. Он недолюбливал этого солдата, похожего на мальчишку-переростка, считал его витающим в облаках чудаком.
К проходным воротам, где останавливался автобус, Стахов отправился вместе с Петром. Походка у Мешкова была легкой, подпрыгивающей, он точно футбольный мяч перед собой гнал. Юрий, несмотря на свои длинные ноги, едва поспевал за ним.
Они говорили о новом докторе, Стахову он не особенно нравился, хотя Юрий и любил с ним обсудить какую-нибудь литературную новинку, поспорить. Саникидзе держался слишком независимо, смотрел на летчиков, как на своих подопечных.
— А по-моему, братка, он на пять с плюсом, — возразил Мешков. — Ученый товарищ. Послушал бы ты, что он говорит об анализе личности летчиков. Собирается начать комплекс психофизиологических проверок. Даже тесты грозится ввести — на устойчивость внимания, на утомляемость, на комбинационные способности.
— Мне лично это не страшно, сам понимаешь, — ответил Стахов. — Но быть подопытным кроликом не хотелось бы. И потом, чего этот Гиппократ так ополчился против атлетизма? Разве плохо, когда у человека развиты мышцы и сила?
Они были в серых гражданских костюмах и блестящих нейлоновых курточках на меху. То и другое было куплено в военторговском магазине. И Юрий впервые понял, что это смешно. Особенно когда он увидел точно таких же серокостюмников у автобуса. Не мудрено, что девчата сразу военных распознавали.
— Дело не в кроликах, — сказал Мешков. — Просто Саникидзе требовательный человек, любит, чтобы все было, как он говорит, «на высшем уровне». А на атлетизм у него своя точка зрения. Время покажет, прав он или не прав.
— Летчик проверяется в деле, там, — Стахов поднял кверху палец и многозначительно крутанул им над головой. — А не с помощью психотехники и прочих штучек-дрючек. — Он был все еще несколько возбужден и оттого размахивал руками. Пнул валявшуюся на дороге консервную банку. Ему хотелось как-то себя проявить перед Мешковым, завладеть его расположением.
Мешков не склонен был спорить с товарищем. Он знал, что Стахов все это говорит просто так, не отдавая отчета своим словам. Завтра Юрий, возможно, будет говорить иное. Так бывало не раз.
К шефам в гости
— Все в сборе? — спросил собравшихся у автобуса майор Жеребов. Он еще раз осмотрел каждого и остался доволен: ребята подобрались хорошие. И в порядке у них все, и на лицах гвардейское выражение. Сам Жеребов всегда молодцеватый, складный, аккуратно подстриженный и на этот раз казался воплощением собранности и подтянутости. Его словно влили в новую шинель. Смуглое лицо, выбритое до синевы, тронула улыбка. Жеребов задорно бросил:
— Посмотришь на таких соколов и скажешь: наше отечество есть кому защищать. Да, есть!
Став замполитом, майор считал своим долгом вправлять в речь фразу наподобие этой, хотя и понимал их некоторую выспренность.
Автобус мчался по центральной улице города, протянувшейся на несколько километров. Солдаты пели песню о космонавтах, которым осталось четырнадцать минут до старта, о следах, которые они оставят на пыльных тропинках далеких планет. Бордюжа, наклонив голову и зажмурив глаза, широко растягивал мехи своего нарядного баяна с переключающимся регистром.
Воины решили «выдать» шефам — работникам швейной фабрики концерт, и вот теперь певцы настраивали голоса.
Дружба между комсомольскими организациями уже была проверена временем и скреплена делами, а кой у кого и печатями в городском загсе.
Стахов не собирался ехать к шефам. Он не был участником самодеятельности. Таковую он не то чтобы не признавал, а просто считал, что летчик не должен распылять свои силы, отвлекаться по мелочам. А самодеятельность он называл лабурдой.
Однако он тоже сидел вместе со всеми в автобусе. Его вытащил в город Жеребов — организатор и вдохновитель полковой самодеятельности. Майор во что бы то ни стало решил проветрить своего соседа по квартире, который в последнее время пребывал в дурном настроении, был чем-то взвинчен, озабочен.
— Покажешь девчатам пару-тройку фокусов, — сказал Стахову замполит. Он любил шутливые мистификации и сам на досуге не против был подурачить товарищей. — Пусть потешатся, пока наши будут менять декорации в скетчах.
Юрий сначала отказывался, а потом согласился. В детстве ему подарили на день рождения книгу «Природа фокусов». Некоторые из них он научился делать, чем, к собственному изумлению и удовольствию, немало возвысился в глазах школьных приятелей. Потом он узнал, что известный французский летчик и писатель Антуан де Сент-Экзюпери тоже не прочь был иногда на досуге позабавить товарищей карточными фокусами, и это обрадовало Стахова. Ему нравилось, когда он находил какие-то общие черты между известными миру людьми и собой.
Артамонов сидел рядом с Мотылем и тоже пел, бросая пытливые взгляды на своего командира, нервно покусывавшего сигарету, сплевывавшего приставшие к языку табачинки. Артамонов уже давно успел заметить, что Стахов держался от солдат несколько обособленно. Или не замечал их совсем, или определял свое отношение к ним буквой устава. И солдаты, чувствуя это, не тянулись к нему, как к майору Жеребову.
Артамонову пришла на память самая первая встреча с летчиком еще до школы.
Молодые солдаты находились в карантине и проходили «Курс молодого бойца». Видимо, поэтому и запомнилось все в деталях. Утром новобранцы получили шинели. Артамонову она казалась чужой, топорщилась, воротник кусал шею.
Старшина придирчиво оглядывал строй, кое-кому поправлял хлястики, велел подтянуть ремешок, одергивал полы. Ему доставляло удовольствие опекать солдат, хотя он это и пытался скрыть. Хмурил свои клочкастые брови.
Потом он повернул солдат направо и повел сквозь небольшой березнячок, за которым простиралась широкая гладкая полоса с ограничительными знаками по бокам.
Таким образом, новобранцы впервые оказались на аэродроме. Артамонов представлял себе аэродром в виде необозримого во все стороны пространства, а на самом деле он оказался не совсем таким.
Самолеты стояли вдоль серой полосы на некотором расстоянии от ограничителей из обычных еловых веток, привязанных к крестовинам. Ветки хорошо выделялись на фоне снега, были видны издалека. А самолеты, будто выточенные из серебра, сверкали боками и напоминали огромных рыб, только что вытащенных из воды. Маленькие приспущенные крылья были похожи на распластанные плавники.
