И вот они бродят с широко раскрытыми глазами, словно лунатики, подходят к самолетам, дотрагиваются до отдельных частей, смотрят, как техники готовят истребители к полетам.
«И мы когда-то так же впервые пришли на аэродром, и хотя на всех было техническое обмундирование, нас никто не путал с кадровыми солдатами, как их сейчас невозможно спутать с нами», — думаю я, оглядывая молодых солдат. В их движениях — неуверенность, настороженность, нетерпение.
Старший инженер подводит к нашему самолету неказистого щуплого паренька с большим носом.
— Вот получайте, пожалуйста, подкрепление, — говорит Щербине.
Техник самолета здоровается с пареньком за руку:
— Тебя как звать-то?
— Рядовой Каракин! — необычно громко, точно на полковом смотру, отвечает тот.
— А родители как называли? — капитан улыбается. И улыбка у него добрая, располагающая.
— Гога.
— Понятно. Ну вот, Гога, познакомься с моим старым кадровым механиком Виктором Артамоновым. Он тебе не хуже меня расскажет об обязанностях механика, поделится опытом.
Мы здороваемся. Рука у Гоги Каракина тонкая, с синими жилками.
— Расскажи, с чего сам начинал, — говорит мне Щербина.
С чего начинал? Невольно вспоминается эпизод с компрессией, за которой меня посылали с ведром в каптерку. Традиционная, даже, я бы сказал, затасканная шутка. Хочется и мне подшутить над новичком. Сказать ему, что с самолетом и обязанностями механика я познакомлю его попозже, а пока, мол, до зарезу нужна компрессия. Может, в самом деле дать ему ведро и послать в инструменталку?
Он бы, конечно, с готовностью, как я когда-то, взялся выполнить первое поручение. Только что-то удерживает меня. Смеяться над тем, что человеку неведомо, — просто глупо. Да и неведомо ли? Не все же приходят в армию маменькими сынками, совершенно не разбирающимися в технике. Ведь он может меня послать к ядреной бабушке, и тогда я навсегда упаду в его глазах, потеряю авторитет.
Вспоминаю, как недавно мы сдавали экзамены на второй класс. Вопросы в билетах попадались каверзные, и некоторым солдатам пришлось просто трудно. Но над нами никто не смеялся. Наоборот, нас всячески подбадривали.
— Гога — это значит Григорий? — спрашиваю его.
— Георгий.
— Так-то лучше. Все-таки мы не в детском саду. Ты что кончал-то?
— Школу, потом работал парикмахером и учился в институте иностранных языков на вечернем отделении. А что?
— Так просто. Грамотный народ повалил в армию. Вот что. Английский изучал?
— Да.
— Теперь все английский изучают. — Мне хотелось сказать, что я тоже английский изучал и довольно свободно разговариваю на английском, так что всегда помогу, если потребуется, на не сказал. Подумает — хвастаюсь.
Разговаривая с Каракиным, слушаю, как механик по радиолокационному оборудованию учит новичка обращаться с аппаратурой.
— Давай-ка, Георгий, прикажу тебе наш самолет.
Подвожу Каракина к самолету и предлагаю вместе провести осмотр.
— Здесь нужно запомнить маршрут, — говорю я, — чтобы что-то не пропустить, а что-то не осмотреть дважды. Последнее не страшно, но время дается всегда в обрез. Ведь служим не где-нибудь, а в скоростной авиации. У нас каждая секунда на учете.
Обходим самолет по часовой стрелке. Каракин поражается обилию оборудования на самолете, агрегатов, систем, приборов в кабине. Настроение у него заметно падает.
— Ты чего, Георгий Победоносец?
— Разве можно все это постичь? Я ведь, кроме электрической машинки для стрижки волос, никакой техники не знаю.
— А думаешь, я не боялся? Еще как, — успокаиваю парня. — А вот привык, поучился в школе младших специалистов и теперь не страшно. Освоишься и ты. Погоди, получишь еще значок «Отличник Военно-воздушных сил».
Приходит Щербина, и мы буксируем самолет на газовочную площадку, готовим двигатель к запуску. Каракин уже осмелел, задает всякие вопросы.
— Работать на самолете — это, конечно, посложнее, чем головы стричь и брить бороды, — говорю я. — Так что у тебя, можно сказать, интересное будущее.
Опробование двигателя обычно лежит на обязанности техника. Но сегодня Щербина поручает это сделать мне. Хочется оправдать его доверие на все сто процентов.
Стараюсь казаться старым авиационным волком, не спеша залезаю в кабину, включаю все необходимые тумблеры, подкачивающий насос и нажимаю на кнопку «запуск».
Двигатель автоматически выходит на режим малого газа. Вывожу его на обороты прогрева, слежу за показаниями приборов, проверяю работу механизмов и автоматов на самых различных режимах. И вот уже проба подошла к концу. Устанавливаю ручку управления двигателем в положение «стоп».
Наблюдавший за пробой техник подмигивает мне, говорит Каракину:
— Вот так-то, Георгий. Как видишь, не боги горшки обжигают.
Каракин смотрит на меня с восхищением.
На бреющем полете
«Дорогая Белла!
Жизнь многому научила меня, — писал Стахов. — Иногда кажется, что я родился заново. Как хочется рассказать вам об этом. Не теряю надежды на то, что вы простили меня».
Перечитав письмо, он разорвал его на мелкие клочки. Написал другое — очень короткое и корректное, попросил встретиться с ним. Может, он бы и не отважился на этот шаг, если бы Петр вчера не рассказал ему о своем злоключении, которое только что пережил, находясь у отца Беллы в сторожке, куда пришел, чтобы передать давно обещанный и лишь недавно полученный из дома табак-самосад, усмиряющий кашель.
Гость и хозяин сидели за столом, один напротив другого, и дымили огромными козьими ножками, когда в сторожку нежданно-негаданно вошла Белла. Она забежала по дороге из института за ключом от комнаты, так как свой случайно оставила на работе.
Увидев Беллу, Мешков тотчас же поднялся из-за стола и, ссылаясь на занятость, начал собираться домой. Он так растерялся, что забыл, куда положил фуражку.
Старик, однако, задержал его. Передавая ключ дочери, он сказал ей:
— Зря, голубочка, от Петра Демьяныча отмахиваешься. От добра добра не ищут, говорю тебе со всей определенностью. Как бы потом локотки не кусать.
Мешков готов был провалиться на месте от стыда, слушая слова старика. Он даже сжался весь и не в силах был поднять глаз от пола.
То, чего он боялся больше всего, случилось. Белла истолковала пребывание гостя в сторожке отца превратно.
— Я бы очень просила, папа, не вести за моей спиной разговоры о том, что касается только меня, — сказала она с подчеркнутой вежливостью и вышла.
Мешков был убит этими словами. Он попросил Стахова сходить к Белле и объяснить ей все.
Юрий не знал, как ему поступить. С одной стороны, не хотелось отказывать приятелю, тем более что подвертывался предлог для встречи с Беллой, а с другой? Он сам оказался бы в каком-то ложном и даже смешном положении. Конечно, лучше повременить со встречей. Но у него не было сил ждать. Стахов с нетерпением посмотрел на хмурое небо.
Из метеорологического домика, насвистывая под нос легкомысленный мотивчик, вышел молодой
