Белые матросам скидки не делали. Весь Новороссийск в ужасе затрясся, когда белые взялись за оставшихся матросов. Рубили их «на капусту», на молу расстреливали, вешали…
Ну, годочки, которые на север не поехали, в нейтралитет заиграли, — к расчету! Едут казаки богатые и веселые — понабирали барахла в городе. В два огляда. Военная добыча. Едут, а мальчишки смотрят. Казаки кричат:
— Гэй, пацаны! Чуете! Грошей дамо, в казаки визьмем. Де матросы? А ну, кажить!
— Дяденька, давай покажу.
Бежит пацанок матроса показывать.
— Вон, дяденька, вон сидит.
Сидит в вольной одеже с эскадренного миноносца «Калиакрия» кочегар. Баба у него здесь. С ума из– за бабы сошел, — красавица баба. Куда от нее ехать?! На мангале баба варит–жарит, белье стирает, спит, любит. Красавица баба и руки золотые. Сколько к ней братков подсыпалось, сколько ей дарили, сколько у ней просили! Взяла кочегара — грудь у него, как меха, брови тонкие, чистый, как стеклышко.
Сидит кочегарик у домика — и домик на Нахаловке с садиком у бабы. Во, баба!
Скачут казаки. Встать или сидеть кочегару? Сидеть решил. Сидит, поглядывает. Что я особенно сделал? Ну, во флоте был? Был. По призыву? По призыву. С тысяча девятьсот тринадцатого года? С тысяча девятьсот тринадцатого. Георгиевский крест имею? Имею. А что было на митинге авралил — так кто не авралил? Ну, скажи сам, кто не авралил? Было и кубанцы чище авралили — войну долой и все в этом роде. Не так? Так…
Скачут казаки. По камням копыта бьют. Первый ближе, опередил других.
— Бувай здоров, матрос!
Шашка сверху — в плечо, в кость, в ребра… А–аах… Ничего рубят кубанцы.
Идут казаки к цементному заводу. В заставу на шоссе.
— Як з города кто втикать на Кабардинку — Геленджик буде — стой!
Сидят, на море глядят. А за молом — стеньги и реи миноносцев над водой торчат, как кресты. Кладбище флота! Ох, свободно казакам — никто не мешает.
Идет человек.
— Стой! Хто такий?
— Житель местный, со Стандарта.
— А ну, наколка есть?
Смотрят — нет наколки. Вроде и верно — житель. Матросы все с наколкой.
— А ну, хрест есть?
Смотрят — нет креста на шее.
— Колы в тоби хреста нэмае — большевык ты, сукин сын!
— Ей–богу, господа казаки…
— А — господа? Ласковый стал… Бажан, а ну веди его к сотнику. Хай разберуть.
Отполосовал дядьку сотник — креста нет, а, подумайте!
Коцура сидит третий день как миленький. В окошечко из чердака глядит — бухту видит, пристани. Только кораблей не видит. Ушел в воду «Фидониси» — красавец, новичок был! Эх, кораблик был! Своими руками открыл Коцура кингстоны на «Фидониси» и, выбежав наверх, бросился в поджидавшую его шлюпку. Последний раз глянул на родной эсминец, погружавшийся в воду.
Товарищи после потопления флота на север подались, а он, стыдно сказать, решил отдохнуть: послужил пять лет — и будет… А как белые пришли — понял Коцура, что если и отдохнет он, так только покачиваясь где–нибудь на фонаре. Все вспомнил сейчас Коцура… Эх, дал бы он себе в ухо, в нос!
Есть нечего, пошевелиться нельзя. В чужой дом залетел. Услышат — выдадут, из боязни. Думает Коцура, мудрует. Только что–нибудь сообразит — на руку посмотрит, в тоску вгонится. На руке якорь, две буквы «И. К.» и «1916». В экипаже еще накололи. Хоть с кожей, с мясом сдирай наколку.
— А–а — два раза не умирать. Вира якорь!
Ночью подался Коцура с чердака. Забрехала собака, Коцура через плетень махнул. Гавкай, сука!
Темна августовская ночь. Выстрел то там, то здесь. Как выстрел — нет матроса. Казаки действуют — храбрые они, по ночам ходить не боятся — ой, здорово!
Шаг ступит Коцура — слушает. С любого места окликнуть могут. Только бы на край добраться, а там — в горы. В горах кизил, вишня, груша, яблоки есть. На баштаны и виноградники руку положить можно…
— Стой, кто идет?
— Свой.
— Проходи.
Подошел. Спичка чиркнула.
— Хлопцы! Матрос!
— От–то герой, гуляет!
Посмеялись казаки.
— Дэ рубить будемо?
— Пийшли до моря, хай в води плавает! Руки порубаем — хай плавает.
— Добрэ.
Повели к морю. А чуть светать стало — холодок. На пристань пришли.
— Молысь, хлопчэ, просы за грехи.
Отчего не помолиться — пару минут лишку пожить?
— Отче наш (что делать, а?)… иже еси (бежать, бежать)… на небеси (только соображай)… да святится (так вашу… людей губят)… имя твое (может, так?)… да приидет царствие твое (эх, пропадать)…
— Помолывсь?
— Уже.
— Раздевайсь!
Стал бушлат снимать. Снял. Потом форменку… Снял. Снимает медленно, будто руки не действуют.
— А ну, швидче!
Стал тельняшку снимать. Сел — ботинки расшнуровывает. Ну, минутку бы еще…
— Братцы казаки…
— Ну?
— Возьмите бушлат.
— Добрый який. Все визьмем.
— Братцы казаки…
— Раздевайсь, бисов сын!
— Братцы, в бушлате зашитое есть…
— Го. Що такэ?
— Деньги, николаевскими три тысячи.
Боже ты мой! Как затрусились казаки, кинулись бушлат пороть. Коцура ботинки снял. Осталось брюки да сподники снять. Только дурак снимать их будет, а не матрос. Дернул Коцура в море, нырнул. А казаки бушлат порют. Бух–бултых!
— Шо, дэ? Стой!
Забегали казаки. Стреляют в воду, а в воде нет никого.
— Мабуть, втонул?
— Мабуть, вбили?
Бушлат распороли.
— Ото ж, сукин сын, ото ж, гадюка — грошей нэмае! Подырявили действительно бушлат, а грошей нет. Вот досада–то! Кто такой бушлат купит? Ай–ай–ай!
Вот нехороший матрос, чтоб ему ни дна ни покрышки.
Под пристанью, у свай — под сводом у берега — сидит Коцура. Вода теплая, — что матросу
