Реформировать сознание общежития необходимо. Освобождение науки из-под <нужд> утилитарного общежития стоит на очереди — утилитарная наука равна тому живописцу, который стремился бы путем живописи изобразить полезные вещи в холсте.
Искусство живописи уже вышло из-под предметного пресса общежития. Освободившись от ложного сознания, подложенного утилитарной жизнью, достигаем свободы в подлинном действии.
Ничто не свободно, когда оно практично, утилитарно, имеет цель, смысл, логику, разум, ум, оно стремится создать мост там, где нет берегов. Наука, Религия, Искусство — три пути, по которому в кандалах всего перечисленного движется все предметное общежитие. Кандалы для него уже перестали быть даже тяжестью, они стали неотделимой частью организма. Все убеждены, что в логике, разуме и цели всё мудрое и жизнь. Всё только то хорошо, что понятно, ясно, обосновано научно, доказано и оправдано мудростью (на деле всё слепое и вне-мудрое).
Всё последнее, я считаю, — результат подлож<ен>ного сознанию требования общежитейской мысли, но отнюдь не Науки, не Религии, <н>е Искусства. Эти последние подкладывают смысл, цель, логику, чтобы на этих катках общежитие тащило их. Если же эта мысль о постижении существует в них, то она и появляется от ненормального действия в искании предмета, мир для них кажется магазином со всевозможными предметами.
Все три искали всегда познаваемого предмета и по всякому его только представляли, и предполагали, и строили. В научном опыте проверяли подлинность представлений и предположений, но <так> как представления и предположения были опровергаемы восхождением новых предположений, <то> и установленные подлинности научного опыта разрушались, и предмет опять распадался, оказывался не подлинным. Опыт, возможно, не может быть доказательным потому, что всё для опыта необходимое и самое испытуемое — простое будет представляемое, и сами средства не что иное, как представляемые средства, связанные с известным фактом и представлением. Сам физический прибор есть вымысел, но не подлинн<ость>. Но, так или иначе, представляемая фиктивная подлинность стала действительностью, стала фактом.
Против фиктивной подлинности выступило впервые Искусство, доказав в своем живописном доказательстве фиктивность всего представляемого. На поверхности живописного доказательства не обнаружилось никакого физического предмета. Через живописный опыт, в живописном доказательстве я вижу единственный подлинный опыт, доказавший фиктивность представления и предположения, вскры<вший>й истину того, что предмет не существует как подлинность и искать его — простое безумие человеческого разумного расстройства.
Таким образом, я возвожу живописное или вообще Искусство в одно из первых доказательств, через которое должн<о> прийти к беспредметному Супрематизму (мир как беспредметность, освобожденное ничто), действию, не имеющему перед собой ни познаваемого, ни цели, ни времени, пространства, художеств, логики, смысла, даже беспредметного ритма.
В ритме как простом восхождении и понижении уже существуют граничность гармонизированной завершенности. Ритм уже есть закон, уже есть представление о гармонии чего-то негармоничного, уже существуют различия, а последнее уже будет противоречием беспредметному, без-различному. Ритм же до сих пор был единственным законом всего человеческого творчества, однако этот закон познаваем был <только> в Искусстве, как <нечто> сознательное подлинное, на чем основывается творение искусстводелателя. В остальных же областях он <закон ритма> не замечался, <в них> основыва<лись> исключительно на цифре вычислений, которая и затемняла ритмичность каждого материала, в котором предполагаю закон ритма, через что создался тот или иной материал, та или иная плотность, та или иная сокрытая сила или напряжение. Вычисляемость давления материала — простое вычисление ритмического возбуждения. Построенные, таким образом, через цифровое вычисление давления <дают> композицию ритмических давлений в представляемой постройке или, вернее, ритмическом сооружении. Приведенное в движение, таковое сооружение может дать те или иные созвучия, формовую связь.
Всякая машина имеет свой ритм. Ритм, я полагаю, для инженера прежде всего должен явиться основой подлинной машины, построенной на законе чистого ритма (машина, освобожденная от утилитарности, — подлинная машина, абсолютная). Но ему нельзя этого сделать в силу его искания предмета выявления. Аналогия ему будет в живописи в том, что живописец должен построить свое произведение на основе чистого живописного ритма (абсолютный ритм), но в силу выявления предметного образа не может (обстоятельства на подложенном им ложном основании).
Выстраивая через ритм свое внутреннее возбуждение, строитель делает первый шаг <во взаимодействии с Мировой подлинностью, <в ней> находится неразрывным, подлинным сам. Выстраивая же предмет как практические сооружения через ритмическую деятельность, попадает во власть исключительно харчевого оцепенения. Это уже не абсолютный ритм, <а> практический полезный. В первом <случае он> безграничен, во втором граничен, в первом нет преодолений! во втором преодоление.
Предмет чертится всегда в представляемом начале и потому недействителен. Человек потому преодолевает не подлинность, но представление и предположения преодолевает — во сне преодолевает призрачность исчерченных предметов. Жизнь потому человека окружен<а> предметами-призраками, ставшими фактом физическим, т. е. явью; сон стал как бы бодрствующей жизнью-подлинностью.
Итак, человек еще не прозрел в мире подлинном, еще глаза его не могут различить подлинное, он еще не проснулся, он изыскивает, исследует, создает всевозможные средства-орудия, чтобы пробить скорлупу представлений и выйти к подлинному.
Наука, Религия, Искусство и много других путей и дорог служат средствами, ведущими к пробуждению, достиг<ающими> подлинности. Такова их сущность, борющаяся с действительностью сна. Во сне представлений мира ничто не хочет спать, даже умерших Религия собирается пробудить в последний день сна, когда наступит подлинность бытия (мертвое не будет мертвым, и сон не будет сном).
Следовательно, в ней уже существует то сознание, говорящее о дне пробуждения, где уже многое, а может быть, и всё <о>кажется подлинностью. Подлинность перестанет быть представляемостью: я, слепой, увижу мир, когда растворится тело мое. В том Религия утверждает Страшный суд, в котором одни проснутся, другие нет. <Страшный суд> будет собой представлять подлинность в виде президиума суда — Сына, Бога и Духа как единого подлинного Бога, Тогда все невидимое, все представляемое станет видимостью и подлинностью, наступит конец представлениям и предложениям, исчезнет сон, наступит вечное бодрствование. Если же Бог останется скрытым — будет скрыта и подлинность, и никто в Религиозном мире не воскреснет из вечного сна и представлений, никто в общежитии и науке не увидит подлинности, все будет в том же вечном сне; и представляемый суд Страшный, и второе пришествие — будут только представляемой предметностью как новое средство, освобождающее от сна.
В Религии из вечного сна должен пробудить Бог, в общежитии научном Будущее; таким образом, Бог и Будущее равны в представляемом от них освобождении из сна.
Так всякое учение мыслит в своем существе найти пути освобождения, ищет раскрытия «что» и <мыслит> познать подлинность. А чтобы познать «что», скрывающее предмет нашего представления, нужен разум, ум, логика, экономия, практика, опыт, цель, т. е. все то, что существует в жизни общежития и образует ее.
Итак, основой Религии и науки <служит> достижение подлинного путем исправления силовых отношений или пробуждения от сна. Но основа не имеет в себе еще ни одной искры, проблеска; даже, возможно, и неизвестно то, в чем предполагают основу. И в этом случае хочу привести аналогию <с> третьим пут<ем> жизни, Искусств<ом>, в котором существует доказательство пробуждения, существует подлинность, воспринимающаяся как представление предметное; <оно> не познается в его <Искусства> факте подлинностью — факт тот, что в нем предмет физически уже не существует; факт, доказующий, что все существующее фиктивно, подлинность же не имеет существования и представления, не имеет сна предположений, не имеет ни цели, ни смысла, ни разума, нет того существующего, что существует в жизни общежития. Существует же в общежитии предмет, человек, животное, небо, земля, вода, огонь, существует разрушение и строение — и всё существующее будет не факты, а представления о фактах. Следовательно, подлинное как факт еще не существует. И если в своем пробуждении человек ожидает подлинного факта как совершенства предмета, то горько разочаруется, и факт подлинности будет
