Как и в прошлый раз, я захватил припасы для пикника: две бутылки охлажденного «Асприньо» — букетом он похож на «москато», но frizzante[67]; каравай деревенского хлеба — пухлый круг пропеченного теста; пекорино не каждому по вкусу, очень уж духовитый, так что я взял два шарика моцареллы, сто пятьдесят граммов проскутто, сто граммов пармской ветчины, большую банку зеленых оливок без косточек; как и тогда — термос сладкого черного кофе. На сей раз я сложил еду не в рюкзак, а в плетеную корзину. Чем-то мы будем похожи на актеров из «Комнаты с видом» — мой посетитель и я.
В рюкзаке лежал разобранный «Сочими», каждая часть завернута в лоскут хлопчатобумажной ткани.
Мы не стали встречаться ни на Пьяцца дель Дуомо, ни в моей квартире. Мы назначили свидание на захолустной железнодорожной станции подальше от города, в конце долины, неподалеку от дороги, которая ведет выше в горы, куда нам и надо.
Станция была скорее полустанком, одна платформа на два-три вагона, одноколейка и станционный домик в две комнаты. По обеим сторонам от насыпи круто уходили вверх склоны узкой долины, заросшие лиственным лесом. Метрами двумястами выше на склоне напротив станции лепилась деревушка — домишки из желтоватого камня, насмешливо взирающие на здание станции из бетонных блоков.
Дверь в зал ожидания была заперта. Дорога доходила до платформы и заканчивалась асфальтовым кругом — сквозь щели проросла трава; на всем пути под колесами скользили серые камешки — их смыло дождями со склонов. Местами дорогу пересекали влажные полосы — там, где мокрый склон продолжал плакать. Быстрая, порожистая речушка бежала вдоль железнодорожного полотна — она была полноводна после недавних ливней, под стальные опоры моста нанесло груду веток и травы.
Солнце немилосердно жарило «ситроен». Я отстегнул и откинул парусиновую крышу. Шею припекало, и я надел панаму, которую обычно держу на заднем сиденье. Иностранцы-англичане моих лет носят панамы. Носят их и художники — даже те, которые рисуют бабочек.
Поезд пришел по расписанию — коротенький состав из трех вагонов с дребезгом миновал поворот, над его трубой колыхался столб дыма от отработанного дизельного топлива — точно плюмаж на рыцарском шлеме. Собственно, рельсы были проложены по той самой долине, по которой когда-то двигались рыцари- тамплиеры — шли сражаться за Бога и богатство, что, по сути, было для них одно и то же. Деревья словно бы отшатнулись от вторгшегося в их мир локомотива.
В поезде было не больше десятка пассажиров. На этой станции не сошел никто, кроме моего посетителя.
Мы обменялись рукопожатием. Поезд издал трубный звук, взревел дизельный двигатель. Колеса медленно провернулись, преодолевая силу трения. Поезд прогрохотал по мосту и вскоре исчез из виду — впереди, среди леса, его ждал еще один поворот. Звук, поглощенный деревьями, смолк, как отрезало.
— Господин Мотылек. Приятно видеть вас снова.
Рукопожатие было таким же крепким, как то, которое осталось в памяти. Я увидел свое отражение в солнечных очках — тех же самых, сквозь которые меня изучали у сырного лотка на рынке, сквозь которые в меня вглядывались поверх «Мессаджеро».
— Хорошо доехали? — поинтересовался я. — Я не очень-то уважаю итальянские поезда. Слишком в них тесно.
— Именно. И все же поездка была славная. Со станции, где я… в смысле, с одной из станций открывался такой потрясающий вид. Прекрасное вы выбрали место для заслуженного отдыха.
Последние слова были произнесены столь иронично, что оба мы улыбнулись.
— В нашем деле люди не уходят на отдых, — заметил я. — Они уходят со сцены.
Она рассмеялась, сняла очки и сунула их в кармашек темно-синей спортивной сумки.
Да, мой посетитель — женщина. Дело близится к концу. Теперь можно и проговориться. Даже если вы и надумаете что-то предпринять, мы успеем замести следы.
Не исключаю, что вы удивлены. Были времена, когда меня бы такое поразило до глубины души. Поразило — и вызвало бы подозрения. Но с тех пор, как я ступил на эту стезю, мир успел измениться. Женщины заняли в нем подобающее место — банкиры, пилоты, судьи высоких рангов, директора кинокомпаний, президенты транснациональных корпораций, премьер-министры… Не вижу никаких оснований закрывать им дорогу в нашу профессию. Работа наша для избранных, она идеально подходит тем, кто умеет манипулировать другими, у кого развиты осмотрительность и интуиция. А на свете нет ни единой женщины, не обладающей этими качествами. Всего-то и нужно — внести небольшую поправку в словарь: рядом с «наемный убийца» написать «наемная убийца». Может быть, некоторые представительницы нашего профессионального клана станут именовать себя «наемницами».
Возможно, как раз профессиональной убийце сподручнее убивать другую женщину.
Только не подумайте, что я занимаюсь дискриминацией по половому признаку. Ничего подобного. На все эти тендерные интриги у меня совершенно нет времени. Просто уж, знаете, кесарю — кесарево. А убогому — убогово.
— Я кое-что захватила из еды, — сказала она. Я открыл заднюю дверь машины, моя клиентка сбросила сумку на сиденье и подвинула ее к корзинке. — Смотрю, вы тоже.
— Работа — хороший повод не отказывать себе в удовольствии. День прекрасный, а мы едем в… ну, сами увидите.
Мы забрались в машину, опустили до упора боковые стекла и отъехали от станции — «ситроен» качнулся, переваливая через каменный мост, гул двигателя эхом отразился от перил.
— Уходить на этом от погони вам будет сложновато, — заметила она, оглядывая скромный салон. — Мне-то представлялось, что у вас по меньшей мере «ауди».
— Художники, рисующие бабочек, — люди небогатые. И вообще скромные.
Она кивнула и произнесла:
— Что же, такой вот «ситроен» — неплохое прикрытие.
— Там, куда мы едем, не пройдет никакая «ауди».
— Далеко туда?
— Прилично. Ехать минут пятьдесят. Высоко в горы. Я помахал ладонью над головой. Она взглянула на горную гряду, уходившую ввысь прямо перед нами.
— Туда?
— Да, только не прямым путем. Прямой дороги нет.
Она откинулась на сиденье и прикрыла глаза. Я увидел, что у глаз образовались морщинки, первые морщинки.
— Устала в поезде. В городах, в поездах, на улицах не расслабишься.
— Это я прекрасно понимаю.
— Не обессудьте, если я задремлю.
— Я вас разбужу, когда выедем из долины. Она снова улыбнулась, но глаз не открыла.
Я вел машину и жалел, что ручка переключения передач находится не на обычном месте, клял это дурацкое французское изобретение, торчащее из рулевой колонки, как рукоять трости. Было бы приятно раз-другой коснуться костяшками пальцев ее юбки.
Позвольте вам ее описать. Мы слишком уже далеко уехали по шоссе моего повествования, и теперь это не причинит никакого вреда. Кроме того, в противном случае вы можете и не поверить, что все это — правда. Да, мы уже успели неплохо узнать друг друга. Полагаю, вы уже научились отличать правду от неправды.
Ей, по моим прикидкам, лет двадцать пять. Модная короткая стрижка под пажа: на шее волосы загибаются внутрь. Ничего общего с мужиковатыми прическами, что так по душе современным девицам, которые предпочли бы родиться мужчинами и поэтому ходят в рабочих куртках и строительных комбинезонах, именуемых последним криком моды. Теперь она блондинка, а не русая, как в прошлый раз. Но при этом не белокожая. Легкий загар, не как у этих профессиональных головешек, которых вечно встречаешь на пляжах Адриатики. Скулы повыше обычных, губы не тонкие, не полные, завораживающие. Глаза, когда открыты, коричневато-серые: прежние карие райки определенно были контактными линзами. Ресницы длинные, но не накладные, и она разве что чуть-чуть подкрашена. Запястья тонкие, но крепкие,
