Нарышкин вскоре укатил в продолжительный отпуск, оставив на «хозяйстве» Соловьёва. Через год Нарышкина перевели посланником в Стокгольм, но, по-видимому, он и там считал себя в изгнании, так как из всех столиц признавал лишь Париж. Пример Нарышкина доказывает, как нецелесообразно с точки зрения образования дипломатических кадров слишком долго держать дипломатов на одном и том же посту, — справедливо заключает Соловьёв. — Если они и могут явиться полезными в этом месте назначения, то зато при дальнейших передвижениях они с трудом приспосабливаются к новым условиям жизни и работы». И правда: через год пребывания в Швеции К. М. Нарышкин вышел в отставку и поселился в Париже в качестве частного лица. По объявлении войны он вернулся в Москву и умер там в 1921 году.
Вместо Нарышкина посланником в Штутгартской миссии стал первый секретарь миссии в Стокгольме барон Стааль фон Гольштейн, остзеец по происхождению, который уже раньше работал в Штутгарте и, в отличие от «парижанина» Нарышкина, чувствовал себя в Вюртемберге как рыба в воде. Новый посланник проработал около года и умер за игрой в карты, как и немецкий министр Кидерлен-Вехтер, у графа Моя, баварского посланника. Странно, что бдительная вюртембергская полиция так и не заинтересовалась баварским «картёжником», у которого на дому, один за другим, отдали Богу души два иностранных дипломата.
Вюртемберг являлся самой передовой в политическом отношении составной частью Германии, что дало как-то повод кайзеру Германии Вильгельму II задать вюртембергскому королю Вильгельму II шутливый вопрос:
— Как там поживает твоя республика?
В Штутгарте процветала культура и находилась почти вся оппозиционная берлинскому кабинету печать; в Штутгарте под редакцией Струве издавался журнал «Освобождение» и закладывалась база для создания русской партии кадетов. Население королевства — швабы довольно презрительно относились к пруссакам и говорили: «Этого не понимают иностранцы и северные германцы», что сильно возмущало секретаря прусской миссии накрахмаленного лейтенанта фон Ойленбурга.
Король Вюртемберга вёл жизнь частного гражданина и, чтобы не обидеть своих подданных, всячески подчёркивал свою приверженность к демократии и справедливости. Он ходил пешком по улицам города, занимался коммерцией, открывал гостиницы и рестораны и лишь по необходимости выполнял свои королевские обязанности. Когда товарищ министра народного просвещения России Шевяков прибыл в Вюртемберг для размещения русских студентов в Тюбингенском университете, Вейдзекер выразил готовность пойти навстречу русскому правительству, но с лукавой улыбкой добавил:
— За благотворное, однако, влияние нашей университетской атмосферы на ваших студентов я не ручаюсь. Я сам тюбингенский студент, а моим товарищем был Вальян, убитый в Париже на баррикадах во время Парижской коммуны.
В Вюртемберге новые веяния самым причудливым образом переплетались с пережитками старых времён. В королевстве сохранилось многочисленное поместное дворянство [104], представители которого, случалось, сами иронизировали над этими контрастами. Обер-камергер королевы барон фон Расслер, владелец большого живописного замка, рассказывал, как его, ехавшего как-то в поезде в вагоне 3-го класса, соседка-старушка спросила:
— Чей это замок мы только что проехали?
— Мой, — ответил барон.
Старушка поглядела на скромно одетого бюргера и возмутилась неуместной шуткой.
— Что за бесстыдное враньё! — обиделась она и, поджав губы, прекратила разговор.
Дел в русской миссии было не так уж и много, и её сотрудники употребляли всё свободное время на туристические разъезды по живописным местам королевства или на поездки в гости в другие миссии. Здесь Соловьёв научился водить автомобиль, стал членом автомобильного клуба. И хотя он с гордостью пишет, что за время вождения не задавил ни одной собаки, тем не менее, признаётся, что на него за различные мелкие нарушения было составлено восемь полицейских протоколов. Протоколы аккуратно передавались в местное министерство иностранных дел, и когда вернулся из отпуска Нарышкин, ему их торжественно вручили в переплетённом виде. Среди них значилось нанесение ущерба трамваю, за компенсацию которого нарушитель должен был заплатить штраф в размере трёх марок. Соловьёв отдал деньги посланнику и утешил его тем, что на остальные нарушения распространялась дипломатическая экстерриториальность.
Соловьёв теперь часто ездил на автомобиле к семье в Польшу и даже совершил поездку в Париж. Из Парижа в Штутгарт для ремонта своего «мерседеса» приехал его хороший знакомый по Румынии князь Бибеско и предложил ему перегнать отремонтированное авто в Париж, чтобы дать русскому дипломату возможность воочию убедиться, что в культурном отношении Франция значительно уступала Германии.
Дипкорпус Штутгарта был малочисленный, он включал в себя дипломатов лишь четырёх миссий: прусской, баварской, австро-венгерской и русской. Поскольку пруссаков и баварцев вряд ли можно было принимать за иностранцев, то дипломатами в истинном понимании этого слова считались русские да австрийцы. Был в Штутгарте внештатный — почётный — консул банкир Федерер, исполнявший одновременно обязанности итальянского и турецкого консула. Когда в 1911 году началась Итало-турецкая война, Федерер попал в щекотливое положение: по всей вероятности, он единственный в истории дипломатии представлял сразу две воюющие стороны. В конце концов, ему пришлось выбирать, и скоро турецкий герб исчез со стены его здания. Русские дипломаты в Штутгарте тесно подружились с австрийцами, но одни австрийцы удовлетворить потребности в общении не могли, и эта потребность удовлетворялась за счёт местных граждан. Швабы приняли Соловьёва за своего и откровенно делились с ним своими соображениями и опасениями насчёт опасного курса Берлина на мировой конфликт. Офицеры местного драгунского полка, в отличие от своих прусских военных товарищей, предпочитали во внеслужебное время ходить в штатском.
Баварский посланник Мой оказался в Штутгарте не по своей воле. До этого он работал в Петербурге и, по всей видимости, отягощенный отсутствием возможностей заниматься политикой (это входило в прерогативу общегерманского посольства), решил «отличиться», передав в Мюнхен содержание разговора между британским поверенным О'Бэарном и германским послом графом Люксбургом. Инициатива тут же был наказана, и Моя перевели из Петербурга в Штутгарт, где возможности вмешательства в большую политику были сильно ограничены. Вероятно, именно после этого граф увлёкся игрой в карты.
Впрочем, русская миссия находилась в аналогичном положении. Она большой политикой не занималась — это была прерогатива посольства в Берлине. Правда, по отношению к Соловьёву, направившему в Петербург несколько политических депеш (но отнюдь не общегерманского характера), министр Сазонов никаких репрессалий не применил. Да и посольство в Берлине никогда не ставило себя по отношению к остальным миссиям в Германии в положение наставников, и все сношения Штутгартской миссии шли непосредственно с Министерством иностранных дел России. Когда Соловьёв посетил Берлинское посольство, посол барон Остен-Сакен поразил его «своим почти преувеличенным желанием подчеркнуть то, что он не является для меня начальством».
Единственное поручение, которое миссия получила от Берлинского посольства, носило церемониальный характер. В Штутгарте умер старый знакомый Соловьёва по Бухаресту, бывший германский посланник и бывший министр иностранных дел Германии Кидерлен-Вехтер. Кидерлен приехал в Вюртемберг навестить свою сестру и, как мы уже сообщили, внезапно умер от разрыва сердца во время игры в карты у графа Моя. Соловьёва попросили возложить на могилу умершего немца венок. На похороны приехал канцлер Германии Теобальд Бетман-Хольвег, и Соловьёв беседовал с ним в прусской миссии об археологии, большим знатоком которой тот являлся.
В Дармштадт в сопровождении министра двора барона Фредерикса приехал Николай II, и была предпринята попытка собрать всех русских дипломатов в Германии для представления царю, однако из этого ничего не вышло. Собравшиеся ждали Николая II в местной русской церкви, но император сильно опоздал — по всей видимости, из-за общения со своими коронованными немецкими родственниками, и на встречу с дипломатами времени у него не осталось. Не явился он и на завтрак у министра-резидента в Дармштадте фон Кнорринга, который таким невниманием царя был поражён и смущён до чрезвычайности и вскоре подал в отставку.
Зато вюртембергский двор уделял дипломатическому корпусу самое пристальное внимание и дал зимой несколько больших приёмов, два бала, обед для дипломатов и два-три концерта. Помимо того,
