МОСКАУ

всё. Теперь поспит немного, и можно собираться на работу — уже почти утро. Жан-Пьер подошёл к окну, зажмурился — глаза слепило солнце. Взялся обеими руками за чёрные шторы…

Стекло лопнуло в центре — круглая дырочка раздалась паучьими трещинами.

Пуля попала ему в верхнюю часть головы. Половину черепа до глаз снесло в долю секунды. Кровь и мозг брызнули на потолок и заднюю стену комнаты: серые обои мгновенно потемнели. Тело с грохотом свалилось на пол, опрокинув столик с «бухом».

…Снайпер спецназа СС в соседней многоэтажке «Народное жильё» осторожно снял с подставки оружие — обшарпанную винтовку Мосина с современным оптическим прицелом. Обычно он брал на дело «манлихер», но тут пришлось тащить на загривке громоздкое пятизарядное «весло» с допотопным затвором. Поступило распоряжение: уничтожить цель из винтореза — оружия сталинской армии, которое до сих пор используют отряды «лесных братьев». Разрешение на ликвидацию было получено от «Айнзацгруппы А», электронного отдела РСХА, после доноса одного из сотрудников о странной просьбе объекта и проверки его служебного компьютера. Кто из начальства отдал приказ, снайпера не интересовало. Обычно такие операции санкционировал Триумвират.

Он был одет так, чтобы не привлекать внимания, — футболка и шорты, потрепанные кеды «Десслер». Винтовка со стуком легла на пол, убийца снял перчатки и бросил рядом с прикладом. Следующий, кто сюда придёт, «сделает» нужные отпечатки пальцев.

Вытащив из кармана телефон («нокия», производство завода «Маннергейм»), снайпер набрал нужный номер. Он не ждал, что ему ответят, — это была специальная линия гестапо, куда требовалось дать звонок-подтверждение сразу после выполнения задания.

Тупая отчётность, не более.

Он полностью следовал инструкции. Взял обоймы и зажигательных и бронебойных пуль. Последние, скажем так, были необходимы — в квартирах у всех сотрудников гестапо устанавливали пуленепробиваемое стекло. Ну, когда наконец…

На линии раздался сухой щелчок.

Телефон взорвался, полыхнув рыжим пламенем, и разлетелся на куски. В него заложили всего-то двадцать грамм взрывчатки: но для смерти снайпера её вполне хватило.

…Редкие прохожие в переулке Молота Тора замерли, открыв рот. Кто-то потянулся к фотокамере в мобильном, но большинство стояли как вкопанные. Стены многоэтажки вдруг заколебались наподобие волн. Входные двери подъездов исчезли, растворившись в воздухе. Стали видны лестницы — прозрачные, словно сделанные из стекла…

Часть четвёртая Карнавал призраков

Перед казармой, у городских ворот —
Где фонарь, как и раньше, свет на нас прольёт,
Будем с тобой у этих стен
Всю ночь стоять, Лили Марлен…

Марлен Дитрих, «Lili Marleen»

Глава 1 Чайная церемония

(Токио, ул. Эры Сёва, о-тяя «Красное Солнце»)

(Аккуратный звон фарфоровых чашечек… звук льющейся воды.)

— (Непреклонно.) Я прошу извинить меня, господин министр, однако, в силу своего преклонения перед вами, я недостоин и капли вашей милости. С моей стороны это не ошибка, а настоящая катастрофа. Если вы позволите, то я в вашем присутствии…

— (С любопытством.) Совершите обряд сеппуку, дабы смыть позор кровью?

— (С удивлением.) Откуда вы узнали? Да, я начертал на ладони иероглиф «честь», но…

— (Короткий вздох.) Поработали бы вы министром с моё, дорогой маркиз. За секунду распознаешь любой настрой собеседника. В. Ниппон коку, пусть и впитавшей лоск современного европейского влияния, очень сильна дань традициям. Например, наш с вами разговор проходит в бамбуковом чайном домике, достаточно популярном для тайных встреч. Сюда инкогнито приезжают важные персоны со всего Токио — общаться с гейшами на темы политики и искусства, предварительно уплатив пять тысяч иен в час. Да, здешние девушки благоухают, подобно хризантемам, это не оспаривается. Воскрешая забытое изящество эпохи сёгунов Фудзивара, они идеально разольют чай, составят на ваших глазах икебану, сыграют на сямисэне. Считается, что это эстетично и красиво, а вы получаете воистину поэтическое наслаждение… Если же девушка приглянулась до мурашек на спине и вы предложите изрядную сумму денег, возможно, она нарушит заповедь гейш,[52] приласкав вас на татами. Это так? Взвесьте мне в лавке ваших раздумий хотя бы один грамм логики. Вы платите женщине деньги, вкушая заваренный ею чай и слушая музыку (зачастую бездарную), а потом должны прибавить отдельно за любовь — и то при условии, что произведёте впечатление на красотку? Оргазмическое счастье. В Европе, маркиз, вы протягиваете девушке полсотни иен, и она выполняет в постели любые ваши желания. Согласен, это примитивно, но весьма доходчиво. А если, допустим, вам хочется звуков сямисэна или любимой гейшами игры тора-тора (когда все участники разом выходят из-за ширмы, приняв вид тигра, охотника или старухи),[53] — это оплачивается отдельно, как редкое сексуальное извращение.

— (С лёгким возмущением.) Но… где же эстетика, ваше высокопревосходительство?

— (Устало.) Увольте, маркиз. Если вы пожертвовали пятьдесят иен за сеанс любви, то результат достигнут: вы покидаете девушку полностью удовлетворённым. Но стоит заплатить пять тысяч за чаепитие, вы поневоле начинаете испытывать от действий гейши тайные наслаждения, воспеваете в стихах нежность пальчиков, сексуально обхвативших чайничек. Вы рассказываете друзьям, какое это бесподобное чувство — глотая чай, ощущать в закоулках души шелест веток цветущей сакуры. Вы ищете любой повод, чтобы не выставить себя идиотом и оправдать потраченные деньги. Вот и весь секрет ажиотажа вокруг гейш. Так к чему я всё это? Людям свойственно ошибаться. Каждый второй, с кем я встречаюсь в «Красном Солнце», хоть немного да виноват. И что он делает? Следуя самурайскому кодексу, хочет вспороть себе живот. Соглашайся я на такое, милейший чайный домик превратится в мясную лавку, а в госслужащие пойдут только потенциальные самоубийцы. Что изменит ваш поступок, мой дорогой маркиз?

— (Осторожный глоток чая.) Господин министр… Я возглавляю разведку микадо уже двадцать лет — хотя, как показал последний эпический провал, вряд ли достоин столь высокой должности. Простите за дерзость, но как мне себя вести, если следствием моей глупости стал конец света? Последние две ночи прошли без сна. Я обязан умереть.