МОСКАУ

находятся под контролем партизан. В Москау объявлено чрезвычайное положение… «церемониальные» гарнизоны вермахта в срочном порядке стянуты в столицу. Только утром возле метро «Прусская» самолично видел грузовик с хмурыми солдатами в шлемах-«фельдграу». Триумвират принял верное решение — на руссландский вермахт надежды негусто, а немцы выполняют приказ до последнего, даже во время катастроф. Что ж, Ольга дождалась триумфа — нынешнюю реальность вполне можно назвать оккупацией. Я вижу, с каким страхом и неприязнью на немцев смотрят старики — будучи детьми, они запомнили ввод в Москау войск фюрера. И вот, когда всё прочно забыто, «фельдграу» снова вернулись на улицы. Всюду серо-зелёные мундиры, лязг оружия и слова на языке — отрывистом, как собачий лай. Но остальных, похоже, это не сильно волнует, люди бродят по тротуарам со стеклянными глазами и застывшими улыбками, словно зомби. Они автоматически посещают работу — исправно, но без уверенности, что офис не исчезнет во время обеденного перерыва. Бежать из Москау, кажется, невозможно: КПП из бетонных блоков с колючей проволокой заворачивают всех подряд. Нас это не волнует, сорокинские документы откроют укромную лазейку. Город пенится разнообразием слухов: о новом виде секретного оружия, скорой смене власти, грядущих уличных боях. Смутой мало кого испугаешь — за время Двадцатилетней Войны граждане привыкли, что один месяц рейхскомиссариатом управляет командир танкового батальона, второй — оберфюрер СС, а третий — руководитель Трудового фронта, нудный мудак в костюме и очках. Население будто утонуло в виртуальной реальности. Шварцкопфы в беседах с Ольгой вскользь замечали: в тех городах, куда вошли партизаны, люди не потрудились оторваться от просмотра телевизора. Впрочем, я тоже созерцаю телевизор в периоды автовключений: делать больше нечего. Профессора объясняют причины уникальных погодных аномалий, подтянутые генералы как бы невзначай докладывают о верности войск Триумвирату, актёры и писатели вальяжно рассуждают о несменямости нынешней власти, об опасности «раскачивать лодку». Мне почему-то грезятся толпы телезрителей в тёмном, сумеречном свете — сомкнув рты, они сидят в кинотеатрах, заполнив все места, и согласно кивают на каждое утверждение. А разве не так оно и есть?

Триумвират продолжает хранить молчание.

…Я ожидал другой реакции. Более того, был уверен — люди дружными колоннами двинутся в храмы. Ведь в моменты неопределённости, смуты и внутреннего страха религия — это спасение. Надежда на высшую силу, которая всё решит за тебя — так, как тебе нужно и выгодно. Но ничего подобного. Храмы Одина пусты, зато кауф-хофы переполнены, в ресторанах и кафе не найдёшь столик, ювелирные магазины за сутки распродали всё своё золото. Ведь если в Москау войдут большевики, наверняка отменят частную собственность, введут продуктовые карточки, а рейхсмарки заменят рублями. Если не получается сбежать из ада, значит, надо его скупить. Сёгунэ пока пашет, но не сегодня завтра его отключат под предлогом технических работ… Да мало ли имеется предлогов? Я проезжал по Арийской… от моего храма ничего не осталось. Одна дохлая ёлочка вряд ли считается даже руинами. Он испарился.

На всех углах расставлены динамики:

— Граждане Москау! Соблюдайте спокойствие! Всё под контролем! Ничего не происходит!

Голос диктора с сильным немецким акцентом, хитроумный план. У немцев в нашем рейхскомиссариате определённая репутация — это аккуратисты, фанаты порядка, они не допустят, чтобы воцарился бардак. Вот поэтому-то везде такое сонное спокойствие. Телевидение плюс патрули в «фельдграу»: Триумвират применил идеальный рецепт. На форумах Сёгунэ публикуют фото из других рейхскомиссариатов империи. Поразительно, но и там ноль реакции. Исчезают здания, колеблются в воздухе призраки виселиц, а люди молчат. Как сказал один пользователь Сёгунэ из Дрездена: «Зачем паниковать? Ведь пиво пока не испарилось». Нервозность овладела лишь рейхскомиссариатом Украина, тамошний Триумвират объявил аномалии «происками гестапо Москау». Это их объяснение на все случаи жизни. Мне жуть как неприятно, что гибель мира обеспечена с моей помощью. Ведь я этому способствовал, без меня ничего бы не получилось. Ощущаю себя Виктором фон Франкенштейном, создавшим чудовище. Теперь монстр, ухмыляясь, пожирает планету, а я изнемогаю от бессилия. У шварцкопфов, правда, тоже не всё слава богам, — я слышал отрывки разговоров. Исчезают лесные базы с сотнями партизан, проявляются ямы, где лежат трупы расстрелянных… Им это неприятно, правду про себя никто не любит знать. За последнюю пару дней на нашей квартире побывали десятки противников режима. И гламурно- шизофренические дамочки, коих я так не люблю, и учителя, недовольные зарплатой, и очкастые завсегдатаи Сёгунэ, и даже офицеры вермахта. Я поражаюсь, насколько вся структура империи пронизана шварцкопфами — как дом термитами. Ольга с головой погружена в дела Сопротивления, забыв про меня… Настал её час. Конечно, она же героиня, живое знамя — прямо с картины Делакруа «Свобода на баррикадах». Вот и сейчас — она сказала, что ей надо проверить почту (два с лишним месяца не посещала Сёгунэ), и засела на кухне с «бухом». Давно стемнело, а её всё нет и нет. Сёгунэ-зависимость, или как это там называют.

Кстати, спим мы опять в одной постели. Это уже добрая традиция.

…Ольга вошла в комнату, когда по графику включился телевизор. Похоже, она в плохом настроении: бледна как смерть, губы сжаты в нитку, глаза пустые, не отражают ничего. Шарит вслепую, ищет на столике у дивана пачку нелегальных японских сигарет. Полагаю, у товарищей шварцкопфов проблемы. Я хочу зло пошутить, мол, не надо при мне устраивать соревнование, что грохнет её быстрее — рак лёгких или радиация, но она опережает:

— Хотите, я сделаю кофе? У меня есть к вам разговор. Очень серьёзный.

Час от часу не легче. Кофе? С ума сойти, как ей хочется подольститься. Раньше-то она, как записной шварцкопф, хлебала чай, а кофе презрительно именовала «бурдой фрицевской».

— Конечно, — лениво откидываюсь я на диване. — И плесните чуточку сливок.

Она уходит на кухню. Вскоре возвращается с подносом. Японские чашечки, кофейник, печенье, кусочки сахара — ну просто опора режима. Запах кофе — оууу… он восхитителен.

— Я вас внимательно слушаю. — Чашка обжигает руки. — Что вы хотели сказать?

Она мнётся. Держит блюдце с сахаром, руки дрожат. Я делаю глоток, смакую.

— Понимаете… По поводу рейхскомиссаров…

Я вновь отпиваю кофе, вздыхаю. Общение с соратниками опять унесло девушку в безбрежные воды революции. Сейчас будет мне втирать, что по мере разоблачения кровавого режима я должен становиться на их сторону. Ну что ж, я готов к пикировке, хотя это будет и нелегко. Ведь для всего мира общение с Ольгой заканчивается призрачным исчезновением. Для меня — сильнейшей, ослепляющей головной болью.

Я открываю рот, и… не могу произнести ни слова.

Её лицо вдруг расплывается. Оно становится белым, как вата, — нет, даже скорее, как облако. Недоумевая, я протягиваю к ней руку, меня кружит в вихре белых снежинок…

Я захлёбываюсь белым. Я в нём тону. Я…

…Ольга просидела ещё три минуты, докуривая сигарету и глядя на спящего жреца. Снотворное и верно отличное, подействовало в точности, как ей и говорили, — мгновенно. Вернувшись на кухню, она вымыла чашки — чисто механически, думая о чём-то своём.

Телефон зазвонил через час: когда она уже решила, что план сорвался.

— Как тебе это удалось? — сухо спросил голос в трубке.

— Да какая разница? — устало ответила Ольга. — Я предлагаю встречу — ты ведь этого хочешь, верно? У меня есть то, что тебя сильно удивит. И лучше сейчас не звонить в гестапо, поверь на слово, ты ведь знаешь, на какие вещи я способна. Хорошо знаешь.

Голос в трубке вздохнул: в этом вздохе читалось явное согласие.

— Хорошо. Где нам будет удобно встретиться?

— Я приеду к тебе, возьму такси. Просто объясни, как найти твой дом.

Записав адрес на бумажке, она отключила мобильный.

…На другом конце Москау Павел Локтев сделал то же самое.

Видение № 4. Белая мгла