Оборотень муштровал молодых вервольфов с веселыми янтарными глазами, хмельными от вольных игр, дружной компании и азарта. В учебный пень, торчавший посередине площадки, была вогнана остро заточенная «финка», и волчата беспорядочно кувыркались через него в попытках выполнить тройное сальто, ударяясь о землю толстыми отъевшимися за каникулы животами при неудачном приземлении.
— Еще раз показываю вам, паршивцы! — рыкнул их матерый наставник. — Трижды переворачиваетесь в группировке, и заканчиваете упражнение в такой позиции, чтобы морда оказалась повернутой к волчьему солнцу. …Ничего, я из вас сделаю настоящих людей!
— Зачем они прыгают? — осторожно поинтересовалась Русалочка, мучавшаяся вопросами: во-первых, как она сюда попала, и, во-вторых, кто эти существа, снующие кругом, но которая после жестокого урока Оборотня боялась их задавать.
— Спортсмены? Им, чтобы волчий облик поменять на человеческий, нужно три раза перекинуться через пень, в какой воткнут медный нож, да так, чтобы голова оказалась в стороне, откуда «светит месяц, светит ясный, светит полная луна».
Сзади взвыл один из вервольфов, так как для повышения успеваемости Оборотень клыками стал рвать его за летнюю, без подшерстка, шкуру.
— Совсем озверел, — сказала Ведьмушка, но не очень громко, чтобы не связываться.
…В кабинете химии, куда подруги втащили пенку, Алхимик, старый, почтенного вида учитель, думал примерно то же самое:
— ЛУПУС! Волк!
Увидев Хьюго Баскервиля, не отстававшего от хозяйки, он испуганно заметался по комнате с низкими закопченными потолками, пытаясь найти безопасное убежище, но застрял в углу меж двух длинных лабораторных столов, заставленных ретортами, штативами, аламбиками, фарфоровыми и чугунными ступками. Тогда Алхимик потянулся к стеклянной колбе с тяжело, как масло, колыхнувшейся внутри бесцветной жидкостью, готовый плеснуть кислотой в морду зверю, если тот прыгнет. Спасая пса, Ведьмушка кинулась вперед:
— Господин Алхимик, это всего лишь собака! Безобидная немецкая овчарка, а никакой не волк. Хьюшка, поздоровайся с добрым господином. Лапу, дай лапу! Вот молодец, хороший песик!
— Ф-фу! А я подумал, что кто-то из выпускников, ни к ночи о них будет сказано, явился «отблагодарить» меня за двойку по химии, — облегченно вздохнул старик, протиснулся наконец в узкую щель, но пожимать собачью лапу не стал, а подошел к пятилитровой бутыли, стоявшей на отдельном постаменте, на боку которой красовалась этикетка с черепом, двумя перекрещенными костями и крупно напечатанным официальным предостережением «Осторожно! Яд!», ниже которого корявыми печатными буквами сделали приписку «Spiritus — спиртяга, школяры. Выпивон, значится!».
Налив из бутыли в емкую мельхиоровую чарку, Алхимик добавил воды из-под крана, и залпом выпил. На посудинке тоже были какие-то тексты, и чтобы приобщиться к их мудрости, Русалочка искоса незаметно стала разглядывать чарку. На ней в круглом медальоне с завитками стояла юбилейная дата, по случаю которой чеканился благородный сплав: «200 лет поискам философского камня», а внутри на позолоченную стенку были нанесены риски «50 г», «100 г» и так далее до «250 г» — видимо, большего душа не принимала.
— ГАУДЭАМУС — возрадуемся, что я допустил ошибку! ЭРРАРА ХУМАНТУМ ЭСТ — человеку свойственно ошибаться, — сказал Алхимик. Он часто выражал свои мысли при помощи ученой латыни, но, жалея студентов, каковые по нерадивости могли еще не выучить языка, всегда сейчас же дословно переводил сказанное.
Алхмик был чрезвычайно стар: катились по дряблым отвисшим щекам и исчезали среди седых волосков реденькой бородки слезы, выступившие не столько от крепкого спирта (ученики уже неоднократно подливали в емкость дистиллированной воды, чтоб скрыть убыль), сколько от душевного волнения; заметно дрожали руки с суставами-узлами, обтянутые темной, напоминающей пергамент ветхих средневековых манускриптов, кожей в неярких старческих веснушках; профессорская мантия была потрепана и кое-где прожжена химикалиями, но рассеянный взгляд мутноватых глаз светился добротой, из-за которой Алхимик прослыл среди молодежи приюта «свойским стариканом».
Ученый неверными шагами подошел к кафедре, сел в дубовое кресло, имевшее высокую неудобную резную спинку, и с внезапно проснувшимся исследовательским интересом обратился к Русалочке:
— Ты новенькая? ХОМО НОВУС?
— Да, она только сегодня утром прибыла, всего на Этом свете боится, — ответила за свою робкую подругу Ведьмушка. — А как вы распознали, учитель?
— В ней не закончены переходные процессы. Видишь ли, пытливая отрочица, у полностью прошедших превращение русалок есть ДИФФЭРЭНЦИА СПЭЦИФИКА — отличительный признак: они не дышат. Ну, посуди сама, зачем в воде, их среде обитания, рудимент в виде легких? Дыхательные же функции организма сей девицы полностью не утрачены, ЭРГО — следовательно, он еще не адаптировался, то есть твоя новая подружка находится в промежуточной стадии. Хотя, конечно, долго пребывать в таком неустойчивом положении она не сможет. ТЭМПОРА МУТАНТУР ЭТ НОС МУТАМУР ИТ ИЛЛИС — времена меняются, и мы меняемся с ними.
— Ничего у вас не понять. Объяснили бы прямо: нелюдь она уже или все еще человек?
— «О, САНКТА СИМПЛИЦИТАС — святая простота!» Так сказал Ян Гус старушке, подкладывавшей щепки в костер, на котором его сжигали. Да СИТ ВЭНИА ВЭБО — простится мне это выражение.
— «„Святая“ — неприличное слово, растлевающее молодежь!» Это я вам цитирую господина Оборотня, учитель, — рассудительно заметила Ведьмушка. — Мальчики из параллельного класса написали это ругательство в туалете, так он заставил их вылизать стену языками.
— Не будем называть имен — НОМИНА СУНТ ОДИОЗА, — попросил Алхимик, и потер свою челюсть, вспомнив, по-видимому, про какие-то свои педагогические конфликты с коллегой.
— Но господин Оборотень…
— Помолчи, пожалуйста. Ты всегда казалась мне более разумной, чем другие фанатички, ворующие из лаборатории реактивы для изготовления своих омерзительных мазей с антигравитационным эффектом.
— Да что вы раскипятились? Давайте-ка я вам… как сказать на латыни «отец»?
— ПАТЕР.
— Давайте-ка я вам, патер, еще яда плесну.
Ведьмушка налила из бутыли в чарку Алхимика и хотела с воспитательной целью дать понюхать спирт Хьюго, но не успела, потому что почуявший неладное ярчук мигом залез под стол и закрыл обеими передними лапами вытянутую морду с влажной «пипкой» носа, не желая повергать свое обоняние опасным опытам.
Алхимик благосклонно принял от Ведьмушки чарку, но пить не стал, а, отставив в сторону, нацепил на нос смешные круглые очки, одна из линз которых треснула пополам.
— Подойди ко мне, дитя мое, я хотел бы тебя обследовать. ДОЦЭНДО ДИСЦИМУС — уча, мы сами учимся.
Поискав среди колб и пробирок, наполненных то отливающей сильным металлическим блеском ртутью, то белым зернистым порошком поташа, используемом при выдувании стекла, а то и человеческой уриной, Алхимик вытащил из тигля неведомо как туда попавший медицинский стетоскоп — деревянную трубку с расширением на конце для прослушивания тонов сердца.
— Не пугайся, иди; патер, он невредный, — шепнула на ухо Русалочке ее подруга и покровительница, успевшая за длинный страшный день доказать свою преданность, поэтому Русалочка безбоязненно подошла к креслу ученого, а Ведьмушка занялась Сэром Баскервилем: уселась на него верхом и стала выбирать из его короткой шерсти репьи.
— А впрочем… — протянул старый учитель, сунув стетоскоп обратно, но на этот раз по рассеянности не в тигель, а в глиняный с блестящей томпаково-бурой поливой горшок для кальцинации, и взявшись за чарку, — …в осмотре нет необходимости! Существование переходной фазы или стадии отрицать не приходится. Я, если вам угодно, и сам тому пример. Хлебнул по недосмотру вместо АКВА — воды…
— Врёте-с! Когда это вы одну гольную воду пили? Истина — в вине, — подала реплику
