Светлана Эст
Доктор Аль-Болит
Русских Хайсам слегка презирал, потому что жили они неправильно или, точнее сказать, неверно. И русские Хайсама, как он думал, слегка презирали, хотя их повальная доброта обходилась ему в три тысячи долларов в год — таковы были расценки за обучение в местном медицинском институте — все, кроме его однокурсницы Анечки Яровой, которая сирийца ненавидела.
Когда во вторник Хайсама Аль-Хатиба, студента третьего курса лечебного факультета, вызвали в деканат дать интервью для областной газеты, западни он не почувствовал. Так как иностранцы волновали прессу загадкой своей заграничной души, тема постоянно муссировалась: с тех пор, как Аль-Хатиб начал учиться, корреспонденты, в том числе и с телевидения, разговаривали с ним двенадцать раз, задавая временами совершенно абсурдные вопросы.
Хайсаму уже приходилось отвечать, что березы-«аль-балут» в Сирии есть (нашли национальную святыню!), что старик Хоттабыч (это еще кто?) не приходится родственником им, Аль-Хатибам, а «ибн Хоттаб» означает в переводе «сын Хоттаба», и что в вигвамах сирийцы не живут — у них дома, зачастую ничем не отличающиеся от европейских.
Газетчиков пришло двое: вальяжный мужчина в годах, фотограф, сходу начал прицеливаться объективом в миловидного декана, Ольгу Зиновьевну, и в него, студента-иностранца, и расстреливать их фотовспышкой; второй, ровесник Хайсама, бойкий паренек в джинсах и кожаном жилете, наговаривал в диктофон:
— Я думал, что ректорат выписывает иностранцев небольшими партиями на предмет сравнительного анализа, но истина оказалась ошеломляюще простой. Они приехали учиться. Они дадут стране угля и клятву Гиппократа на русском языке.
Хайсам почувствовал некоторую тревогу, потому что не успевал понять все слова из скороговорки весело подмигнувшего ему журналиста Николая, но предвидеть, какие неприятности тот ему доставит, он, конечно, не мог.
— Доктор Аль-Хатиб созвучно «Доктору Айболиту», поэтому пускаем заголовочек — «Мы живем на Занзибаре, в Калахари и Сахаре», — сказал корреспондент в серую коробочку диктофона «Sony».
С некоторым опозданием, потому что ему приходилось переводить чужой и очень трудный язык — не сравнить с английским, а тем более с мелодичным и хрустально-чистым, как горный водопад, родным арабским — Хайсам решил, что в географии журналист не силен. Причем здесь Занзибар и Сахара? По глазам же видно, что карта Сирии тебе, хоть убей, никак не вспоминается, да и с Марокко — одна «морокка»: это от Европы за угол влево или наискосок?
Корреспондент Николай, поговорив сначала с Ольгой Зиновьевной, как всегда добродушной и приветливой, переключился на интервью с иностранцем:
— Хайсам, почему ты выбрал мединститут? В «политехе» есть аэрокосмический факультет: выучился бы и вышел в открытый космос.
— Без скафандра, — ворчливо добавил пожилой фотограф, повернувшись к Николаю, и «врезал» своему напарнику открытым текстом. — Ты, практикант, аккуратней… не зарывайся. Чувство юмора, что и говорить, вещь в хозяйстве нужная, да и главный редактор тебе симпатизирует, но у других тоже есть чувства. И не всегда они — юмора!
— Почему я выбрал мединститут? Врач у нас — самая высокооплачиваемая профессия, — объяснил понявший только самый первый вопрос Хайсам, несколько слукавив, потому что настоящие большие деньги давал лишь бизнес — так было в России, так было в Сирии, так было везде.
— Вот ведь, — взгрустнул Николай то ли от сделанного ему замечания, то ли от гладкого ответа Аль- Хатиба. — А у нас — самая низкооплачиваемая. Два мира — два детства.
— За восемь лет работы с иностранцами из нашего мединститута отчислено всего шесть человек, причем все ушли по семейным обстоятельствам, — поспешила вклиниться в разговор Ольга Зиновьевна, которая посчитала несерьезным поведение молоденького и по виду совершенно не отличающегося от ее студентов журналиста. — Ребята платят за обучение и поэтому относятся к занятиям ответственно.
В это время пришел студент-эстонец из ближнего зарубежья, и, опрометчиво не разобравшись, что за люди оккупировали кабинет декана, с твердым прибалтийским акцентом стал мягко уговаривать Ольгу Зиновьевну, которая славилась своей добротой, поставить ему зачет. Она, смущаясь, выгнала эстонца, чтобы он чего-то там наконец выучил, и сказала:
— Об учебе лучше бы думали. А то женятся, замуж выходят, рожают… Детей нет разве что только на первом курсе.
Эстонец просунул голову в полуоткрытую дверь и пообещал, пытаясь задобрить декана:
— Будут.
Оба корреспондента дружно хмыкнули — мол, сами понимаем, что при такой напористости, куда ж они денутся, а Николай повторил в диктофон, который и не подумал выключить во время перепалки:
— «…Относятся к занятиям ответственно».
Газетенка со статьей «Даешь международный Татьянин день!» вышла через неделю, и Хайсам купил несколько ее номеров в киоске «Росспечати». Прочитав откровения о студентах-арабах и поняв, что его сравнивают с ветеринаром, который лечит скот, с каким-то доктором Айболитом, Аль-Хатиб подумал: «За что?!»
У него оставалась еще надежда, что заметка растворится и утонет в информационном океане, но утром, на первой паре, Хайсам услышал прозвучавшее из-за его спины:
— «Добрый доктор Аль-Болит: он под деревом сидит»…
«Спасибо, что не на дереве, — мелькнуло в голове у сирийца. — На финиковой пальме. …Сами вы дикари!»
Не утешало даже то, что на фотографии в газете он смотрелся шейхом: глаза, как будто обведенные темным карандашом, выделялись на фоне коричневатой с оливковым оттенком кожи, неулыбчивый рот закрыт, а вот Саиду из Алжира не повезло. Фотограф передержал снимок в проявителе или очень постарался, когда ретушировал, и поэтому Саид стал выглядеть на снимке негром-«африкандером». К тому же отвечая на вопрос: «Что ты привезешь своим родным из России в качестве сувенира?», алжирец пошутил: «Водку и ватрушку». Молодой журналист Николай спросил его: «Водка — понятно, но ватрушка?! Может, так называют какую-нибудь новую „наркоту“?». Тогда Саид поправился: «Водку и матрешку», а в газете было напечатано, что корреспондент не понял, что он имел ввиду: сувенир или свою русскую подругу.
Если б статью прочитали в консульстве, то лишь из-за упоминания о водке Аль-Хатиб имел бы неприятный разговор с атташе, потому что ислам запрещает «с волками жить — по-волчьи пить». А наркотики, которые ни с того, ни с сего «приплел» корреспондент — Аллах акбар?, хорошо еще, что только устно — вообще часто упоминают в контексте рядом со словами «студент-иностранец». Только при чем здесь он, Хайсам Мохамед Аль-Хатиб? Ни к алкоголю, ни к героину, ни к политике Хайсам не желал иметь никакого отношения — он хотел стать педиатром, лечить детей и получать за это деньги.
Сдав последний экзамен зимней сессии, Хайсам решил пригласить на вечеринку несколько однокурсников:
— Приходите ко мне вечером. Я сделаю кускус — национальный блюдо.
— Из чего ты его сделаешь? — спросила пригожая чернобровая Надя, которую Хайсаму хотелось видеть на светском приеме несколько больше других.
— Это будет свой брат студент, но с первого курса. Мясо должно быть моло-о-деньким, — пропел Никита. — Не из анатомички.
Плотный, с литой мускулатурой, обретенной в армии, Никита Шаров мог сам из любого сделать котлету, но славился миролюбием и веселым цинизмом, какие сделали его лидером группы. Сирийца бывший десантник чуть-чуть опекал, не потому что Аль-Хатиб нуждался в чьей-то жалости, а от широты натуры.
