был с собой фотоаппарат, и он сделал несколько отличных снимков инспектора Донахью с перекошенным от злобы лицом и поднятой для удара рукой. Мы показали эти фотографии окружному судье, и он возбудил против Донахью дело об оскорблении действием. Но адвокат Донахью ухитрился передать дело в федеральный суд; там оно и заглохло.
Наши военные действия против почтовиков проходили более успешно; особенно хорошо нам удавалось морочить голову тем, кто прослушивал телефоны и вел слежку на автомашинах. Главным специалистом по машинам был Джек Келли. Его любимым трюком был такой: он потихоньку начинал прибавлять скорость, еще и еще — до тех пор, пока инспектору уже было некогда смотреть за тем, куда он едет, — лишь бы управиться с машиной. Тогда Келли сворачивал в улочку, оканчивающуюся тупиком, и, когда инспектор, с ходу влетая следом, останавливал машину, Джек резко разворачивался, объезжал почтовую машину и перегораживал ей дорогу назад. После этого он отправлялся выяснять у своего преследователя, какого черта ему надо.
Кроме того, была еще история с Ричардом Чайковски. В апреле 1964 года мне позвонил знакомый адвокат Боб Бартон.
— Ли, — сказал он, — у меня тут сидит один парень; он рассказывает совершенно немыслимую историю, но я ему верю.
Через несколько минут Ричард Чайковски рассказывал свою историю мне.
Чайковски в свое время сидел в тюрьме, но особой популярностью среди бывших заключенных не пользовался. Однажды заложил нескольких парней сотрудникам отдела по борьбе с наркотиками и на суде выступил свидетелем обвинения. Сотрудники отдела сообщили имя Чайковски почтовикам, и те предложили ему работу.
— Они хотели, чтобы я украл Ричардса, — рассказывал он, — и взгрел его хорошенько, заставил бы показать, где спрятан весь улов. Они сказали, что я могу прихватить с собой кого угодно, только бы заставить его заговорить.
— А инспекторам-то от этого какой толк? Неужели они не понимают, что, если уж эти парни смогут заставить Тома Ричардса заговорить, они ни за что не отдадут деньги властям?
— Это они понимают. Я должен буду им рассказать, куда мы отвезли Ричардса, чтобы они были поблизости, пока с ним разбираются. Если эти типы попробуют схитрить, их арестуют за нападение на Ричардса, а я исчезну. Но если они станут играть честно, то получат часть денег и возможность их потратить.
— А почему вы пришли ко мне?
— Мне кое-что от вас нужно, — ответил Чайковски.
— Что же именно?
Он улыбнулся.
— Не бойтесь, не деньги. Мне просто нужно выяснить отношения с теми ребятами, которых я помог упрятать за решетку, пока они оттуда не вернулись. Меня ведь тогда заставили, а вообще-то я никакой не стукач. Я подумал, что, если помогу вам, вы сумеете им передать, что я кого-то выручил. Может, они не будут держать на меня зла, если узнают, что я сделал доброе дело для других парней.
— Ладно, — пообещал я, — не знаю, получится или нет, но постараюсь сделать что смогу. А пока соглашайтесь на все их предложения — посмотрим, до чего они докатятся. Обговаривайте детали и держите меня в курсе. Мне хотелось бы узнать, как именно они собираются заставить Ричардса заговорить.
— Это-то я знаю, — ответил Чайковски. — Они велели мне купить стеклянную пробирку — в такие еще кладут дорогие сигары — и белую мышку. Мышку сажают в пробирку, а открытый конец приставляют ему к груди. Под другим концом зажигают спичку, и мышка рвется наружу. А выбраться она может только если прогрызет дырку в груди. У одного из почтовиков приятель во время войны служил в стратегической службе, он и рассказал про эту штуку. Говорит, действует безотказно. На меня бы уж точно подействовало. Да и на вас, наверно, тоже.
На следующий день я записал весь этот рассказ на кинопленку, вопросы задавал Боб Бартон. В последующие дни я был свидетелем нескольких встреч Ричарда Чайковски с почтовыми инспекторами. Это, по крайней мере, подтверждало, что у них есть какие-то общие дела. Я боялся использовать микротехнику, после истории с Билли А. почтовики стали осторожными — теперь перед разговором с Чайковски они нередко обыскивали его.
По моему предложению, Чайковски стал тянуть время, потребовал пять тысяч долларов наличными. Хоть они и пообещали, что с деньгами все будет в порядке, но платить не спешили. В конце концов договорились, что Чайковски встретится со старшим инспектором на автостоянке возле Фолкнеровского госпиталя в Южном Бостоне. Мне чертовски хотелось получить запись их разговора, но я боялся дать Чайковски портативный магнитофон, а привлечь к делу кого-то третьего было еще опаснее. Как назло, именно в этот раз его не стали обыскивать.
Ричарду пообещали, что он получит свои деньги через неделю, но, видимо, они что-то пронюхали. Через несколько дней все переговоры прекратились.
Я понимал, что невозможно привлечь почтовые власти к ответственности лишь на основании заявления бывшего заключенного, и поэтому снова обратился к средствам массовой информации. Хотя эта история не была такой сногсшибательной, как история Билли А., но шуму она наделала достаточно и почтовики на какое-то время поутихли. Когда они снова принялись за свое, Чайковски тоже оказался в списке преследуемых.
Исчезновение
Расследование все тянулось и тянулось, почтовые власти уже потеряли интерес к Джо Триполи как к подозреваемому. В центре их внимания оказались теперь другие лица. Осенью 1964 года ко мне пришли Санто и Патриция Диафарио; они подвергались такому преследованию со стороны почтовых властей, что миссис Диафарио была на грани нервного срыва.
Санто, или Санни, и его юная красавица жена рассказали, что их родственников и друзей донимают бесконечными допросами. Некоторым из них сообщили, что супругов Диафарио подозревают в ограблении почтового фургона. Пэт была беременна, и все происходящее ее очень тревожило. У нее уже было два выкидыша, и она боялась, что, если ее не оставят в покое, может случиться третий.
— Это какое-то сумасшествие, — ответила Пэт, когда я спросил, почему выбрали именно ее и Санни. — Единственное, что мы можем предположить, из-за чего они прицепились к нам, так это потому, что Санни когда-то был в лагере под Плимутом вместе с этим мистером Келли. Я сама вообще никогда его не видела.
— В том лагере под Плимутом, где вы были с Джеком Келли, кроме вас было еще немало парней, — повернулся я к Санни. — Вы с ним встречались потом, после лагеря?
Санни покачал головой.
— Мы раз или два пили с ним кофе. И все, больше ничего. Это дурачье, похоже, считает нас сообщниками или что-то вроде того. Они всем говорят, что меня посадят в тюрьму. Мне-то плевать на эту болтовню, но я беспокоюсь за Пэт.
Я договорился о встрече с помощником федерального прокурора Стэнли Сачеки, который занимался этим делом на ранней стадии расследования. Я изложил ему жалобы Диафарио.
— Конечно, эти люди имеют право вести расследование, — сказал я, — но всему же должен быть предел. Миссис Диафарио их действия совершенно выбивают из колеи. Если у нее случится выкидыш, виноваты в этом будут почтовые инспектора.
— Думаю, такого рода известность нам ни к чему, — сказал Сачеки. — Я приму меры.
Травля прекратилась, и весной Пэт благополучно родила ребенка. Но имя Диафарио продолжало фигурировать в деле.
Однажды, в ноябре 1966 года, ко мне в контору явился Билли А. с таким видом, словно его только что приговорили к тюремному заключению.
— Они собираются снова загнать меня в тюрьму, — произнес он, — меня предупредили.
