заскользила по кровавому пятну. Дальнейшее она помнила смутно, весь этот ужас просто вымело из ее памяти: как она сидела в шкафу, через щелочку присматриваясь к матери, которая неподвижно стояла на цыпочках под люстрой, на самых кончиках пальцев, будто балерина…
Оказалось, что отец давно жил с Дарьей как с женщиной, мать подозревала это, но только сейчас, оставшись у бабушки вдвоем с матерью, Дарья во всем призналась… Мать приехала на последней электричке, они ругались, мать схватила нож и перерезала отцу горло, он едва смог доползти до двери. После она накинула веревку на крючок от люстры и…
Никто не взял их к себе жить, даже бабушка, мать их матери. Впрочем, ее можно понять. Близняшек определили в детский дом имени Куйбышева, потом перевели в другой – в «Солнышко», потом – в третий… И всюду за ними ползло, укореняясь на новом месте, разрастаясь, словно опухоль – их прошлое.
Иногда Маша ненавидела ее и желала ее смерти. Дарья родилась на несколько минут раньше, и она всегда вела себя как старшая сестра. Дарья первой стала встречаться с парнями. Откуда-то у нее завелись деньги, вскоре все объяснилось самым банальным образом…
Так прошло пять лет. Вскоре у Дарьи появился тот, кого в старину называли «покровитель». Он-то и выхлопотал сестрам квартиру в городе, в новом районе, на Омской улице…
Оренбург – небольшой город, не Самара, третья столица России: здесь все друг у друга на виду. Но уехать они не могли. Дарья была со всех сторон повязана своим бизнесом, а Машу, тот же Дарьин высокопоставленный «покровитель» устроил в театральное училище, куда детдомовская девчонка, даже при самом высоком таланте, сама поступить никогда бы не смогла.
«Покровитель» погиб, его застрелили при очередном переделе власти, Маша давно уже окончила училище и работала в театре, снимала комнату на Чапаевке, сестру не видела уже больше года: однажды, в глухую осеннюю ночь убежала из дома, когда их случайно перепутал Дарьин клиент.
Обо всем этом ей хотелось забыть – сестра выставила ей счет: дескать, она ее содержала, пока Маша училась, давай, отрабатывай…
Все это было ужасно, она считала себя безнадежно испорченной, ей хотелось умереть. О, если бы навсегда все эти омерзительные воспоминания покрыл лунный дождь!
Вот почему за идею, которую шутя бросил ей Родион, Маша уцепилась обеими руками. Правда, обо всем ему не расскажешь, но эта детская простота решения показалась единственно возможным путем к спасению ее погибшей души.
И она благодарила судьбу за то, что однажды ей крупно повезло: в роли доброй феи Виллины ее заметил Раковский, быстро все уладил с контрактом и привез в Самару, где ее сразу и без возражений, взял и поставил рядом с собой этот красивый загадочный человек, превращавший простые движения, топот по сценическим доскам в волшебную феерию света и тьмы.
Казалось, для нее началась совершенно новая жизнь, но в какой-то момент все оборвалось. Сначала не стало сестры, она сразу почувствовала ее смерть. Потом была Москва, странный конкурс имени Афродиты, потом сестра вернулась, но уже на другом, более страшном уровне.
Нет, она не видела ее, только слышала, чувствовала внутри себя. Она была беременна своей собственной умершей сестрой.
Нет, мертвые никуда не уходят – они начинают новую жизнь внутри нас.
– Нас было двое, а теперь ты одна, – говорила Дарья где-то глубоко внизу. – А эта одна – она и есть мы обе, и теперь нас двое опять… И все, что было со мной – значит, было и с тобой. И это тебя, а не меня приголубил наш покойный «покровитель», и это ты, а не я делала бизнес в нашей уютной квартирке, которая, как нетрудно догадаться, была дана нам обеим в качестве аванса.
– Замолчи, замолчи, дура! – кричала Маша, стуча кулачками по столу.
Сидя в своей самарской комнате, одна, видя перед собой в зеркале Дарью…
Что-то происходило с нею в последние дни: в голове как будто бы существовали обширные области струящегося сетчатого света, ничем теперь не занятые. Казалось, что прежде на их месте были какие-то воспоминания, которые теперь стерлись. Эти области постоянно расширялись, будто бы шла она высоким берегом реки, а лес редел, переходя в степь, а над степью искрился и гремел лунный дождь.
Сначала она думала, что Родион ее просто разыгрывает: он говорил о вещах, о которых она не имела никакого понятия – так, будто бы она должна хорошо знать о них. Вскоре она заметила то же самое и за другими людьми. Нет, не могли они все сговориться.
А потом она перестала узнавать людей. Кто-то подходил, протягивал руки, лез с дружескими поцелуями, а Маша только делала вид, что знает этих людей. Ее жизнь превратилась в странную невеселую игру. Оказалось, что обманывать просто: можно поддерживать разговор на тему, о которой ты не имеешь никакого понятия, а окружающие ничего не заметят. Вполне возможно, что многие так и живут всю жизнь, вводя других в заблуждение собственным существованием.
Маша и представить себе не могла, что расскажет обо всем Родиону, да и вообще, кому бы то ни было. Впрочем, по отношению к Родиону – нечестно: если она серьезно больна, то кто, как не ее жених, должен первым узнать об этом?
Она была из тех людей, которые до последнего момента откладывают визит к зубному врачу. Допустим, в ее мозгу стремительно развивается опухоль. Умереть в двадцать пять лет… Скажут: не повезло. Произнесут над гробом какие-то речи:
– Мы знали ее недолго, но все это время юная, энергичная, она…
Раковский окает, смахивает скупую мужскую слезу со своих больших глупых глаз. Похоронят на городском кладбище, где они как-то раз были с Родионом, и он показал ей могилу своего отца.
Наконец, она решилась и пошла на прием к врачу. Ничего определенного онколог ей не сказал, даже после тщательно проведенных анализов. А вот к психиатру Маша идти не собиралась…
Она сделала еще одну попытку, уже смехотворную: нашла по объявлению женщину-медиума, позвонила и записалась на прием.
Старый дом в частном секторе, где-то на Засамарской слободке, куда без провожатого идти-то жутковато – но ведь не возьмешь же Родиона с собой! Глухой зеленый забор, высокие кусты цветущей сирени, отдаленная перебранка местных пьяниц, запах козьего молока…
Пожилая женщина в узорном шелковом платке встретила Машу недружелюбно, бросив тревожный взгляд за ее плечо, словно она привела с собой кого-то невидимого.
Похоже, ее интересовали только деньги: так тщательно она считала купюры, предложенные в качестве гонорара, выкладывая их, словно карты, на потертой бордовой скатерти.
– А эту не возьму, – вдруг сказала она, отложив бумажку в сторону.
Маша недоуменно осмотрела сторублевку: ничем не примечательная, ничуть не замусоленнее других…
– На ней кровь, – сухо сообщила колдунья.
Маша пожала плечами и заменила купюру. В сущности, дешевый трюк, призванный создать зловещее настроение. Машу взяла досада: притащиться в эту заречную даль, чтобы быть просто-напросто обманутой… Она оглядела обстановку: старый коричневый буфет с гранеными стеклами, точно такой же, какой был у бабушки в Пугачах, круглый стол, покрытой тяжелой скатертью с бахромой – под такой скатертью они в детстве строили домик… В следующую секунду все ее сомнения развеялись.
– В общем, так… Сестра твоя не мертва, – услышала она.
Откуда ей, вообще, знать? Ведь Маша ни слова не говорила о Дарье!
– Но и не жива.
Маша смотрела на старуху с изумлением.
– Она здесь, – тихо закончила колдунья.
– Где? – в ужасе пролепетала Маша, огладываясь.
– Здесь. С тобой.
Только сейчас она поняла, что миска грязной воды, стоящая на столе – не просто неубранная посуда, а некий магический предмет. Колдунья пристально вглядывалась в эту воду, которая почему-то вдруг начала закипать…
