— А вот поглядим, — раздраженно сказал колдун. Мое бахвальство все больше выводило его из себя.
— Многие глядели. После этого у них зрение улучшалось.
Уши у колдуна даже побагровели от злости:
— Мания величия!
На что я бодро ответил:
— Мы рождены, чтоб сказку сделать былью! Или пылью — точно не помню.
— Пылью — точнее, — многозначительно сказал он. — Не заноситесь.
— Живы будем, не помрем.
Колдун угрюмо посмотрел на меня и вдруг, завыв гортанную песню, пустился в какой-то ритуальный танец вокруг меня. Ну уж теперь-то я сразу забыл про всякое оружие. И тоже напрасно.
Движения его становились все стремительней. У меня двоилось в глазах. Под конец он закружился волчком, резко остановился и длинными указательными пальцами, похожими на заточенные карандаши, ткнул в меня и в дуло потертого карабина, лежавшего на высокой подставке.
Тут-то все и началось… Мое сознание меркло — так постепенно гаснет люстра в кинозале. Затем наступил мрак — с дырочкой света вдали, словно в тоннеле. Я с ужасом почувствовал, что стал — пулей!
Я находился в стволе карабина, и тот светлый кружочек сиял в конце дула. Ужас быстро исчез, уступив место безмятежной детской наивности и неудержимому любопытству. Я уже не был русским водолазом, простейшим советским человеком, — я был просто пулей, туго сидящей в патроне. И как всякой пуле мне было интересно увидеть: а что же там, снаружи, за дулом?.. О будущей жизни я, пуля, вроде бы знала и не знала. Словно спала наяву…
И вдруг — огонь, грохот! Ура, я лечу!.. Нет, я, пуля, вылетела не в музее, как можно было бы теперь предположить.
Тот же карабин, но в пятнах ржавчины, лежал на бруствере заросшего окопчика. То ли он выстрелил сам — от старости внезапно сработал ударный механизм, — то ли какая-то зверушка, копошась в траве, нечаянно сдвинула спусковой крючок. Кто, когда и почему оставил здесь свое оружие — не знаю. Может, сам колдун?.. Война ли была, или охота — тоже неизвестно.
Вспоминая, я вижу все словно во сне…
Сделав круг над окопчиком, я устремилась вдаль. Подо мной простиралась зеленая саванна с плешинами краснозема и редкими зонтичными акациями.
Радость жизни переполняла, опьяняла меня. Мне трудно объяснить свое состояние: я одновременно и наблюдал себя, как пулю, со стороны, и был той пулей, которая видела все сама по себе.
Заглядевшись на свое летящее серебристое отражение в небольшом озере, я врезалась в дерево на островке. Отчаянно дергаясь, я, наконец, вывинтилась на волю и полетела дальше. Теперь я была осмотрительней, осторожней… Зависла над водой и расстроилась, внимательно разглядывая себя, как в зеркале: мой острый носик стал некрасивым, сплюснутым.
Увидев камень на берегу, я несколько раз с налета чиркнула о него, поточив нос. Снова посмотрелась в озеро, просияла, довольная, и опять полетела неизвестно куда.
Я мчалась, весело посвистывая, а все звери и птицы, заслышав и завидев меня, в страхе уносились прочь. Очень обидно! Ведь я, пуля, такая красивая, такая маленькая. Чего бояться?!
Скучно мне было одной. Никто не хотел со мной водиться, никто не желал со мной играть. Даже бабочки не принимали меня в свой хоровод, испуганно разлетаясь по сторонам.
И вот, заметив красавицу антилопу со штопором закрученными рогами, я погналась за нею. Мне так по-детски захотелось посостязаться наперегонки. Я летела то рядом с антилопой, задорно подмигивая и отражаясь в ее дрожащем глазу, то обгоняла, то кружила меж рогов. Вовсю нажимала антилопа, а я, играя, отставала, вновь нагоняла, опять отставала — интере-е-сно!..
Внезапно антилопа, как вкопанная, остановилась над речным обрывом. Увлекшись, не сдержав полет, я ударила ее в шею и легко прошла насквозь. Антилопа рухнула с обрыва в быструю воду и исчезла. Трава на обрыве была забрызгана такой же липкой кровью, как и я сама.
А ведь все было так хорошо, так весело, и чем закончилось! Что я наделала!..
Медленно полетела я над извилистой бурой рекой. Мне было тяжко, мне не хотелось жить… Мир оказался совсем не таким, каким я его себе смутно представляла.
В отчаянии я бросилась в реку и, поблескивая, пошла ко дну. Но тут сверху устремился ко мне чей-то длинный клюв. Это была цапля. Она резво проглотила меня, приняв за рыбешку. Затем, ошалело дергаясь, задрала голову и выплюнула добычу. Я, кувыркаясь, взлетела в небо.
Снова стала кружить, лететь неведомо куда… И вдруг увидала внизу на краю старого заросшего окопчика тот самый ржавый карабин. С яростным нарастающим свистом я спикировала на него, влетела в дуло, мгновение — взрыв! Ружейный ствол расщепился, как угрюмый стальной цветок.
…Я очнулся. Национальный музей Фритауна… Разбитое окно… Карабин с расщепленным стволом и со сломанной подставкой валялся на каменном полу…
Я поспешно ощупал себя. Так и есть, весь в царапинах и ссадинах. Невыносимо болела переносица, будто я и впрямь налетел на дерево носом, а затем поточил его о камень. И вообще я чувствовал себя так, словно побывал в желудке у цапли.
Музейный колдун высунулся из-за массивной колонны, глядя на меня с явным испугом. На лбу у него сиял кровоподтек, своим очертанием напоминающий форму винтовочного приклада.
«И тебе досталось!» — подумал я удовлетворенно.
— Ну как, может, еще поколдуем? — мрачно сказал я. — Готов к труду и обороне? Мы за мир, да?
— Вам что-то причудилось? — придя в себя, ехидно спросил он.
— Но не это же, — показал я на расщепленный ствол карабина.
— Магазинная коробка оказалась с патронами, — пробормотал колдун. — Я сам чудом уцелел…
— Что тут случилось, а?
— Вам лучше знать, — странно взглянул он. — Кто же мог подумать, что вы вернетесь!
— Выходит, мне еще и повезло?!
В зал ввалился толстый представительный человек, по всему видать — из начальства.
— Опять принялись за старое? — набросился он на колдуна. — Что вы себе позволяете? Я больше терпеть не намерен!
И так же стремительно вышел.
— Чего он хочет? — спросил я.
— Больше он ничего не захочет, — процедил колдун и покосился в угол зальчика.
Я сразу заторопился на судно.
Честно скажу, боюсь я за Национальный музей Фритауна. Там, в углу того зальчика, стоял миномет.
Так я был пулей. С тех пор никогда не охочусь. Нет, правда, не могу…
— А твой боцман алмаз-то купил? — заерзал кучерявый детина Глеб на лавке в предбаннике.
— Что? — оторопел Ураганов. — А-а, купил — ровно за два доллара.
— Большой?
— Очень! Нестерчук вначале даже опасался, что наша таможня отберет.
— Отобрали?
— Оставили. В ювелирной лавке прямо при нем тем алмазом стекло строгали, а на корабле — ни в какую.
— Одно слово — «Сьерра-Леоне»… — мечтательно подал голос толстяк Федор.
— Два, — возразил Глеб.
