только ты можешь это сделать. Никто другой и ничто другое – только ты.
— А что еще делать, если никто не отменил следующего экзамена? Мелкие неприятности – еще не повод, чтобы наживать крупные. А зубрежка не оставляет времени на пережевывание поражений. Осаждать учебники; штурмовать параграф за параграфом, пробиваясь сквозь строй определений и правил; взламывать защитные порядки бронированных фраз, ощетинившихся новейшей терминологией; заниматься дешифровкой собственных конспектов… А во время короткой передышки еще и еще раз (который – не считано) перелистывать потрепанные и захватанные страницы, по которым герой, раскидав всех своих недругов, снова и снова добирается до заветного приза.
Я – тоже доберусь.
Во всяком случае, я уже могу снова в это верить.
Книжки – надежное противоядие, не хуже безоара: на все случаи жизни. Ну, почти на все.
— Потому что я нанесу его сам.
Листком с рифмованными строчками, записанными рукой Эйлин Принц, была заложена в стареньком “Продвинутом зельеварении” страница с рецептом отворотного зелья. Зельеварение я любил, а стихи – нет, и в строчки долгое время не вдумывался, пока – примерно в том же возрасте, что и переписавшая шекспировский сонет Эйлин – не установил прямую связь между сонетом–закладкой и рецептом, помеченным для надежности слабо трепыхавшейся галочкой. Я любил маму, но не мог игнорировать тот факт, что девушке с ее внешностью было бы логичнее взять на заметку не отворотное, а приворотное зелье. Но закладка и галочка тоже были – фактом.
Я не хотел бы знать, кто вызывал у мамы такие чувства. Хотя – кому я вру? Конечно, хотел бы! Неужели мой отец? Больше вроде бы некому…
Говорят, что об этом Шекспире спорили: простецом он был или волшебником. Не знаю и бесполезных споров не люблю; но только стихи – точно волшебные. Как есть – заклятье. Оно подсказало мне, что делать, и дало силы исполнить задуманное. И даже зелье не потребовалось: оказалось, что простые обидные слова действуют сильнее любых зелий и чар.
— Не волнуйся, прогноз благоприятный: осадков не будет. Будет облачно с прояснениями… сознания, отуманенного ревностью, горечью и злостью. Ясно еще будет, наверное… безоблачно – уже никогда. Но разве я не привычен к этому?
— К добру или к худу – но я выбрал свой путь. На вершину или в бездну – но я не утяну за собой тебя. Я отказываюсь от тебя добровольно… прилюдно… на глазах десятков свидетелей… никто не заподозрит подвоха: мне больно – реально больно – от заклятий, ушибов, смеха вокруг – и от тех слов, что я бросил тебе в лицо… Это неподдельная боль, в которой никто не усомнится… и никому не придет в голову использовать тебя для шантажа или давления. Отныне ты ничего не значишь для меня. У меня не так много близких людей – но там, куда меня ведет мой путь, их не должно быть вовсе.
А Поттер… Поттер – мне не соперник.
— Сейчас, Эванс!
Ты вольна считать это своим выбором, но ты оттолкнешь меня, потому что так решил – я!
Оттолкнешь дважды, потому что я еще приду и буду тебя уговаривать – а иначе мне не поверят.
— В той жизни, с магглами, у нас был проигрыватель. Старые заигранные пластинки пробуксовывали на глубоких царапинах, повторяя одну и ту же строчку, словно были не в силах выпеть… выговорить следующую – как я сейчас.
Кто подтолкнет – меня?
Я – маггловская пластинка! Запись амбиций и разочарований, достижений и унижений… Невоспроизводимая из?за ран и шрамов. И только отдельные слова прорываются сквозь помехи:
— Мерлин и Салазар! Как же трудно выговорить!..
— Тогда мне будет легче перенести все остальное.
ЧЕТВЕРТЫЙ
— Ты сам этого хотел, Северус Снейп!
— Больше не хочу!
— Давай–давай! Блэкам не отказывают!
— Надо же – вспомнил, что ты – Блэк…
— Надо же – ты еще огрызаешься? Джей, ты прихватил с собой намордник?
— Потребуется – трансфигурирую. …Давай лезь, не в первый раз!
Поздний февральский вечер, темный, сырой и ветреный, – самое подходящее время для того, чтобы возвращаться с тренировки квиддичной команды, на которую потащился не по желанию, а исключительно
