Иногда кажется, что культура Средневековья сегодня уже не интересна никому, кроме специалистов. Суеверия, вера в предзнаменования и заклинания, фетишизм… Сегодня это может заинтересовать только тех, кто не умеет и не хочет читать и думать.
Средневековье, действительно, отличается особым отношением к вещи. Любимые предметы есть у нас и сегодня, но тогда у них были имена, а люди относились к ним как к живым. В'Песни о Роланде'описывается, как Роланд разговаривает со своим мечом, у которого есть имя — Дюрандаль; рог носит имя Олифан; меч Оливье — Альтеклер и так далее. Что о святых, то почитаются не столько сами они, сколько мощи. Известно, например, что один подвижник, решивший перебраться на новое место, был убит жителями близлежащего города, которые не могли допустить и мысли о том, что лишатся его мощей, наличие которых почти автоматически обеспечивало их городу минимум безопасности и благополучия.
Возможно, потому что высокий новозаветный рассказ о страданиях и смерти Иисуса звучал на непонятной латыни, он и не был вполне усвоен Средневековьем. Но буквальность Евангелия — 'Един от воин копием ребра ему прободе, и абие изыде кровь и вода' — воплощается в культе святого Грааля, чаши, в которую Иосиф Аримафейский собрал кровь из язв на теле Иисуса.
Приходится признать, что кроме того, что было сделано в узком кругу церковных интеллектуалов, вроде Ансельма Кентерберийского, святого Бернарда Клервоского или Абеляра, ничто другое в средневековой культуре сегодня не трогает нас.
И всё?таки именно в Средние века человечество сделало одно из самых больших открытий. Именно в это время рождается принципиально новое отношение к смерти. И евреями Ветхого Завета, и греками, и римлянами смерть воспринималась как уход в небытие, как провал в вечную тьму. Смерть отнимает у человека античного мира тот свет, что радует его в течение краткой жизни, она наступает, говорит Катулл, nox perpetua — как вечная ночь, царство сна, от которого ты уже никогда не очнешься. Смерть настолько черна, темна, страшна, печальна и кровава (именно так определяет её Гомер), что о ней и говорить нежелательно, и вспоминать страшно. О смерти лучше просто не думать.
По этой причине в античной литературе тема умирающего практически отсутствует. Смерть всегда описывается как бы со стороны, откуда?то издалека. Так, в'Илиаде'достаточно подробно изображается смерть Офрионея (XIII, 370): Идоменей направляет на него копье с такой силой, что не спасает медная броня.'С шумом он грянулся в прах', — вот, в сущности, то единственное, что в этом рассказе касается смерти героя. Победитель гордо кричит и затем — 'за ногу тело повлек сквозь кипящую сечу'. На этом всё и заканчивается. Ещё меньше говорится у Гомера о том, как умирают главные герои'Илиады' — Патрокл и Гектор. Подробнейшим образом описывается всё, что происходит потом с телами умерших, но сама смерть остается за кадром.
Причем это характерно не только для Гомера. Платон в'Федоне', описав предсмертную встречу Сократа с учениками, — замолкает. О дальнейшем мы знаем очень мало: Сократ, ещё живой, отворачивается от всех и как будто исчезает.
На закате античной истории Плутарх описывает смерть Катона Младшего: приняв решение покончить с собой, Катон читает платоновского'Федона', ищет меч, который спрятал от него сын, а друзья не в силах сдержать слез. Наконец уже на заре, сумев удалить их на несколько минут, Катон вонзает меч в живот и падает с кровати. На шум прибегают друзья. Видят, что умирающий лежит в луже крови с вывалившимися внутренностями, но ещё жив; врач пытается ему помочь, но, придя в себя, Катон отталкивает врача, разрывает зашитую рану и умирает. Картина эта опять?таки нарисована словно издалека. Что думает, что переживает Катон? Об этом — ни слова. Читатель видит свиток в его руках, меч, наконец, самого Катона, плавающего в луже крови.
Кое?что о психологии умирающего грека нам все?таки известно. Смертельно раненый Сарпедон скрипит зубами, раздирая пальцами окровавленную землю, и затем, словно бык, околевает со свирепым ревом. У Гомера в душе умирающего всегда закипает какая?то особенная злоба.
В'Илиаде'Гектор, сбираясь на бой с Ахиллом — его убьют, — сравнивается со змием, который, извиваясь, подкарауливает человека у пещеры — 'трав ядовитых нажравшись и черной наполняся злобой'. Патрокл, умирая, проклинает Гектора, предрекает ему скорую смерть. Сам Гектор, смертельно раненный Ахиллом, тоже умирает с проклятьями на устах. Позже злоба сменяется оцепенением — и тогда человек даже не умирает, а, скорее, исчезает — на поле боя остается труп; уже не человек, но вещь.
Роланд атакует Марсилия.
Миниатюра Лойзета Льеде (?), 1500, Париж
Нечто подобное происходит и со средневековым рыцарем. Герои'Песни о Роланде'расправляются с маврами так же безжалостно, как у Гомера убивают друг друга греки и троянцы. Более того, бароны Карла Великого воюют с язычниками и именно поэтому со своими врагами ведут себя как?то особенно жестоко, ибо им кажется, что, очищая землю от язычников, они делают благое дело.
Зная заповедь'не убий', они не относят её к язычникам. Жерен убивает Мальпримиса из Бригаля:'Щит лопнул, разлетелся на куски. Конец копья через доспех проник'. Мальпримис падает, и сразу же'душой его завладевает сатана'.
С таким же отношением к смерти язычника можно встретиться и в'Повести временных лет'. Князь Глеб в Новгороде спрашивает у волхва, знает ли тот, что с ним будет сегодня. Волхв едва успевает ответить:'Великие чудеса сотворю'; князь тут же вынимает топор и разрубает им волхва.'Так погиб он телом, а душою предался диаволу', — заключает свой рассказ летописец.
Не отличается от остальных героев'Песни о Роланде'и Оливье. Он, поняв, что умирает, стремится в последние минуты жизни поразить как можно больше сарацинов:'Крошит он врага и валит мертвеца на мертвеца'. Затем Оливье зовет Роланда, но не на помощь, а с тем, чтобы он, именно как друг, побыл с ним в смертный час. Однако Оливье настолько возбужден, что и приблизившегося к нему Роланда принимает за врага и пытается убить. Тут все изменяется буквально в одно мгновенье: поняв, что он кинулся на друга, Оливье начинает плакать и, с любовью простившись с Роландом,'наземь лег он, в грехах, свершенных им, признался Богу'. Сложив для молитвы руки и подняв их к небу,'он дрогнул и на траве во весь свой рост простерся; скончался граф и душу Богу отдал'. Далее описывается, как Роланд плачет над телом друга. Но битва продолжается.
Турпин видит, что Роланду плохо, и спускается к ручью, чтобы дать ему напиться, хотя сам умирает и поэтому'стоит каждый шаг ему труда'. Умирая,'покаялся в грехах свершенных он и обе руки к небесам простер, моля, чтоб в рай впустил его Господь'.
Последним умирает Роланд — тоже с молитвой:'Да ниспошлёт прощение мне Бог, мне, кто грешил и в малом и в большом со дня, когда я был на свет рождён, по этот, для меня последний, бой'.
Смерть в невероятно жестокой'Песни о Роланде'совершенно неожиданно начинает толковаться как просветление. Умирающий Роланд лежит под сосной, плачет как ребёнок и молится, вспоминая о милой
