– На два года.
– Понятно. – Снова замолчала.
– Кать, ну что ты снова молчишь?
– А что говорить?
– Ну не знаю. Что будешь ждать, писать. Что там еще говорят в таких случаях?
– Буду ждать. Буду писать. – Катя подняла на него глаза, полные слез.
Первый раз Паша видел, чтобы она плакала.
Все это время они встречались в бывшей Катиной комнате в бараке. Вернувшись домой из школы, Катя обедала и уходила гулять «с подружками». А сама со всех ног неслась к своему старому дому, где Паша уже ждал ее.
Катя и не думала, что может вот так влюбиться. Она боялась своих чувств и старалась не показывать виду. Но теперь, узнав, что ей придется расстаться со своим любимым, единственным важным и дорогим для нее человеком, она не смогла сдержаться, хоть и пыталась. Ей стало страшно оставаться одной.
– Катюш, ты чего? Ты из-за меня?
Она помотала головой и шмыгнула носом:
– Да.
– Катенька, ну что ты? Любимая моя, Катенька, ну не надо. – Он встал перед ней на колени, улыбался и гладил ее ноги. Ему было приятно, что Катя плакала из-за него. А он-то думал, что она не любит его и для нее это все так, развлечение. – Я же вернусь, родная моя. А ты как раз школу закончишь. Вернусь, и мы поженимся. И у нас будет куча детишек. А хочешь, поженимся прямо сейчас?
Катя рыдала уже не на шутку. Но засмеялась.
– Дурак, кто же нас поженит? Надо беременной быть. Я маленькая еще.
– Так мы тебя сейчас беременной и сделаем.
– Вот дурак! – и добавила: – Я стану ждать тебя и буду только твоей.
Катя встала и начала медленно раздеваться. Несмотря на то, что они встречались почти каждый день, между ними ничего, кроме поцелуев, не было. Катя была готова, но Паша не пользовался этим. Он хотел, чтобы все было по-настоящему. Чтобы настоящая любовь, настоящая свадьба, чтобы вместе жить. Катя в белом платье. Вот была его мечта. Просто так, в этой обшарпанной комнате, ни за что!
И сейчас, когда Катя, такая красивая, стояла перед ним совершенно раздетая и лицо ее еще было мокрым от слез, он понял, что все произойдет именно в этой обшарпанной комнате, без свадьбы, без белого платья, но с любовью. Что может быть важнее? Важнее Катиной любви.
Он обнял ее, и кожа, белая, атласная, была лучше самого прекрасного платья, и ее губы были сухие и мягкие. Они касались друг друга, едва дыша. И даже грубый, деревянный, неотесанный пол, на котором они стали любить друг друга, не в силах перейти на другое место, не нарушил их нежности.
Новая кукла
Паша исчез из Зоиной жизни так же, как и появился – неожиданно. Она ничего не слышала о нем уже несколько месяцев. И ни у кого не могла спросить. Скорее откусила бы себе язык, чем стала узнавать о нем у Кати.
Ей приходилось довольствоваться воспоминаниями – тем вечером, когда она сидела на подоконнике и впервые увидела Пашу, прогулками по ночным улицам, днем рождения, их единственным танцем и последним разговором, когда он сказал, что любит другую.
Вспоминая свою прошлую жизнь, а она теперь разделилась на жизнь до больницы и после, Зоя начинала в бешенстве колотить подушки и потом шла в мастерскую и, пропадая там по несколько часов, а иногда и всю ночь, – лепила, шила, клеила и красила. Всех это устраивало.
Закончив очередной этап работы, Зоя заворачивала свое творение в большой кусок ткани, тихо проносила к себе в каморку и прятала в сундук. Она создавала куклу в таком странном состоянии, что к следующему разу уже не помнила, что делала в прошлый. Будто бы это была вовсе и не она. И когда кукла оказались готова, Зоя по-настоящему испугалась.
Она вспомнила день, когда говорили про какое-то Наташино платье, которое пропало. Зое, конечно, тоже устроили допрос, но она ничего не могла ответить, кроме того, что ничего не брала и не видела. Теперь это платье красовалось на кукле. И кукла эта была ее мачеха.
Она получилась достаточно большая, но не размером с человека. Поэтому платье, перемотанное много раз на талии пояском, болталось на плечах, свисало с ног и волочилось по полу. Будто хозяйка его внезапно усохла. От этого несоответствия стало еще страшнее. Уменьшенная в размерах мачеха в собственном огромном платье.
Зоя завернула куклу в тряпку и понесла в свою каморку. Ощущение страха прошло, и появилось злое саркастичное спокойствие. Она положила мачеху в сундук и стала внимательно разглядывать. Как ей удалось сделать эти черные прямые волосы, это красивое, но злое лицо? Девочка провела пальцами с обгрызанными круглыми ногтями по алым холодным губам.
Слежка
Няня сильно сдала за это лето. Постарела от переживаний. Они сидели с Зоей в комнате за круглым столом, пили чай, ели варенье. Обсудили каникулы, занятость отца. Помолчали. Каждая понимала, что говорят не о том. Полина первая начала разговор.
– Ну, как тебе там, деточка моя?
Зоя нахмурилась и опустила глаза.
– Это уже не мой дом. Папы нет, тебя нет, и мамочки тоже нет. Катька меня в упор не видит. И Наташа тоже. Полиночка, – девочка посмотрела на няню. – Я ее ненавижу. И мама все лето ко мне не приходила.
Полина вздохнула.
– Ты знаешь, почему меня доктор-то выгнал? – Она впервые назвала Владимира Михайловича официально. – Ну что я будто бы Наталью оклеветала. Так я скажу тебе, Зоинька, что это правда чистейшей воды. Вот тебе крест. – Она встала и широко перекрестилась на иконку, стоявшую в углу. – Не сойти мне с этого места.
– Нянечка, я верю тебе, только что же делать?
– Выследить ее. Наверняка они встречаются где-то в другом месте.
К концу сентября Зоя заболела и слегла с животом. Девочку осматривали разные врачи, выписывали лекарства. Она их выкидывала. Симптомы не проходили. Поскольку дочка никогда не страдала умением и желанием симулировать, то отец подвоха не заподозрил. Решил – возрастные изменения, и через недели через три действительно все прошло.
За эти три недели удалось выяснить, что Наташка уходит из дома всегда по вторникам в районе двенадцати. И иногда в другие дни недели. Но важно было то, что по вторникам и в дни, не попадающие под определенный распорядок, она одевается с особой тщательностью и, оставляя за собой шлейф духов, исчезает часа на три-четыре, не вызывая при этом водителя. Возвращаясь домой, переодевается, умывает лицо, облачается во что-нибудь непритязательное и забирается на диванчик с книжечкой, встречая мужа с работы – сама добродетель.
Падчерица сделала вывод, правда, еще не окончательный, что шлейф духов остающийся в коридоре – верный признак того, что Наташка пошла к любовнику. Ненависть и желание отомстить крепли с каждым днем.
– Ну, уродина, недолго тебе осталось шляться к своему «братику». Скоро тебе конец, – говорила она. Раскрывала сундук и, развернув куклу-мачеху, поглаживала ее по лицу. И самые грубые слова находились непонятно откуда в голове у когда-то самой кроткой и доброй девочки.
В первый же день, когда Зоя вышла в школу, они встретились с няней. Договорились, что та в ближайший же вторник подойдет к их дому и постарается проследить, куда ходит папина жена.
Утром назначенного дня Полина стояла неподалеку от дома, выбрав место, откуда хорошо был виден подъезд. Она чувствовала себя очень неловко в роли сыщицы и все время порывалась уйти. И только желание помочь любимой воспитаннице и доктору заставляло ее стоять и ждать.
Около двенадцати Наталья Владимировна, вся напомаженная и нарядная, сбежала по парадной
