женщин.
— Ты что, скаженный? — спросила самая молодая и бойкая женщина в вишневом платочке и в ватнике на крепком теле.
Кто-то засмеялся.
— Ну чисто бешеная собака, — сказала другая женщина и сделала та кой вид, будто дразнит собаку. — На, укуси, — крикнула она, показывая свою ногу, обтянутую сапогом. — На, куси!
Все засмеялись.
— Брось свой пулемет, — сказала жирная старуха, — слышь, дядя! Все равно патронов нет.
— А красивенький, — крикнула длинная черная мойщица и блеснула глазами.
Опять засмеялись. Жмакин бросил шланг и с независимым видом, открыв перекрытый кран, вновь начал мыть машину. Женщины разошлись, только длинная мойщица с черными глазами стояла возле Жмакина и улыбалась.
— Глядите, дядя, меня не облейте, — сказала она.
— А не надо? — баском спросил он.
— Конечно не надо, — сказала она, — я могу через это воспаление легких схватить…
Он промолчал.
— Вы, наверное, отчаянный, — опять сказала девушка. — Да? Ох, вы знаете, я до того люблю шпану. Наша маловская шпана известная, но я всегда со шпаной раньше гуляла. Честное слово даю. Мальчишки должны быть отчаянные. Верно? А не то что этот Васька.
— Какой Васька?
— Да загонщик Васька. Сразу напугался. Я, мол, сознательный.
— А может, он в самом деле сознательный, — сказал Жмакин.
— Сознательный.
— А тебя как зовут?
— Женька, — сказал девушка, — а вас как?
— Альберт, — сказал Жмакин, — пока до свиданья.
И повернулся к черненькой спиной.
Минут через пятнадцать мокрый Васька вернулся к машинам. Лицо его было сурово, белесые брови насуплены. Когда Жмакин на него посмотрел, он отвернулся.
— Где же твоя милиция? — спросил Жмакин.
Васька, не отвечая, влез в машину, включил зажигание и нажал стартер. Стартер не брал. Васька опять нажал. Опять не взяло.
— Не любишь ручкой, — сказал Жмакин.
— На, заведи, — коротко сказал Васька и протянул из окна кабины Жмакину ручку.
— Сам заведешь, — сказал Жмакин.
Несколько минут он смотрел, как мучается Васька, — в одно и то же время надо было заводить ручку и подсасывать воздух, — Васька бегал к кабине и каждый раз не успевал. Мокрую шинель он сбросил и бегал в одной, тоже мокрой, гимнастерке, от которой шел пар. На одиннадцатый раз Жмакин сунул руку в окно кабины и подсосал воздух, в то время когда Васька заводил. Васька сел за руль и угнал машину на профилактику, потом вернулся за другой. Мокрая его шинель лежала на старом верстаке. За тяжелыми пятитонными машинами пели женщины-мойщицы. Больше готовых к угонке машин не было, Васька сел на верстак и сказал Жмакину:
— Директор меня убедительно попросил, чтобы я с тобой подзанялся. Ты будешь, Жмакин?
— Я?
— Директор говорит, так что с тебя спрашивать нечего, бо ты сегодня директора тоже плесканул.
— Было дело, — сказал Жмакин.
— А ты чего такой нервный? Больной, что ли? Директор говорил — больной.
— Немножко есть, — сказал Жмакин.
Ему вдруг сделалось стыдно простодушного этого парня. Васька неловко переобувался — завертывал ноги сухими частями портянок и кряхтел.
— Да, бувает, — покряхтывая, говорил Васька, — у нас раньше работал тут бригадиром один усатик — здоровый дядя, как напьется, так сейчас представлять. Я, кричит, кто? И с ума сошел. Очень просто. Представилось ему, что он не больше не меньше как гриб. Так и доктор сказал: особое помешательство. Не веришь?
Они поговорили еще, и Жмакин опять взялся за шланг. До семи часов он мыл машины, а когда пошабашили, опять подошел Васька и сказал, что директор поручил ему заняться со Жмакиным практической ездой.
— А инструкторские права у тебя есть? — щуря глаза, спросил Жмакин.
— Да тут, на дворе, — сказал Васька, — какие тут права? Научу загонять машины, вот и все права.
— Поглядим, — сказал Жмакин и пошел в душевую, не оглянувшись даже на Ваську. А Васька проводил Жмакина глазами, покачал головой и пошел в гараж как следует просушиться.
Опять наступил вечер, первый после рабочего дня за многие годы. Жмакин поел в столовой биточков, форшмаку, вымылся под душем, отскоблил от грязи казенные резиновые сапоги. На душе у него было смутно. К чему это все? И сапоги, и душ, и Васька-дурак? Но был тихий весенний вечер, небо было безоблачно, тянуло вечерней весенней, беспокойной сыростью. Сейчас бы идти, идти, Он почистился, пригладил волосы, надел пальто нараспашку, подмигнул Никанору Никитичу и вразвалку пошел к проходной. Его не выпустили. Он стал скандалить, требовать, орать.
— Да пропуска у тебя нет, беспокойный ты человек какой, — сказал Жмакину усатый дядька с винтовкой, — нет пропуска, понял?
Жмакин отправился к коменданту и не застал его, заместителя тоже не было. Тогда он стал искать выхода другим путем — через забор или как-нибудь понезаметнее. Ходил злой, поплевывал под огромным кирпичным брандмауэром, потом возле высокой каменной стены, потом возле сараев, выстроенных друг подле дружки. Наконец нашел щель. Сунулся, Там внутри было забито и забросано ржавой жестью, трубами. Полез. Но дальше оказалась колючая проволока, Жмакин рванул об нее полу пальто и с яростным ужасом услышал жалобный треск рвущейся материи. Проклиная весь мир, в темноте и в грязи он долго выпутывался из проволоки, долго вылезал по гремящей жести и сложенным трубам; все это вдруг покатилось с грохотом вниз, Жмакин сорвал о кирпич кожу с ладони и ногами вперед, как на салазках, слетел в талый снег, в лужу. А тут, как нарочно, две женщины с носилками сваливали мусор. Одна из них вскрикнула, другая засмеялась.
— Ну чего, — крикнул Жмакин, — чего смешного?
Как был, в грязи, что-то шепча, он пошел в контору, прорвался мимо секретарши и влетел к директору в кабинет. Пилипчук, поставив перед собой судок с простывшим жирным супом, обедал и читал газету. Увидев Жмакина, он смешно открыл рот, но тотчас же сделался серьезным и спросил, в чем дело.
— Пропуск, — тяжело дыша, сказал Жмакин.
— Куда пропуск? — заглядывая в судок и вылавливая ложкой картофелину, спросил Пилипчук.
— На волю, куда же еще, — сказал Жмакин.
— А здесь тебе неволя? — спросил Пилипчук.
Жмакин молчал.
Директор, неприязненно глядя на Жмакина, предложил ему сесть. Жмакин сел. Пилипчук отставил от себя судок, снял с тарелки крышку и, сделав удивленное лицо, принялся за второе.
— Ну говори, говори, — произнес оп, аппетитно жуя, — что ж ты молчишь?
— В город хочу выйти, — сказал Жмакин.
— Зачем?
— Да погулять.
— Не нагулялся еще?
— Вы меня не оскорбляйте, — мутно глядя в лицо директору, сказал Жмакин, — что вы мне тычете позорное прошлое?
