Пауло по-прежнему много читал, но теперь, сочиняя, по своему обыкновению, на каждую книгу маленькую рецензию, сопровождал ее особым значком, как это делают профессиональные критики. В его системе одна звездочка означала «плохо», две — «хорошо», три — «замечательно», а четыре — «гениально». На одной июньской странице дневника Пауло удивляется числу книг, прочитанных за последнее время. «Я побил все рекорды: читаю одновременно четыре книги. Дальше так не пойдет». И читал он при этом отнюдь не пустые книжонки. На его ночном столике лежали «Преступление и наказание» Достоевского; «Страх и трепет» Кьеркегора; «Для нервных и тревожных» — медицинский справочник Дэвида Херолда Финка; «Шедевры мировой поэзии» — антология Сержа Милье; и «Панорама бразильского театра» Сабато Магалди.
В том же июне 1966 года Пауло расхрабрился и показал Жану Арлэну свое первое взрослое сочинение: пьесу в трех действиях «Безвременная молодость». По сути дела это была смесь стихотворных цитат, фрагментов речей и эффектных фраз самых разных авторов: Бертольда Брехта, Карлоса Ласерды, Морриса Уэста, Мануэла Бандейры, Винисиуса де Морайса, Карлоса Друммонда де Андраде, Жана Поля Сартра и, разумеется, Пауло Коэльо. Француз счел пьесу заслуживающей внимания, внес некоторые поправки и распорядился начать репетиции. Более того, поскольку это была очень простая для постановки пьеса — практически без декораций и костюмов, он решил показать ее на Первом фестивале молодежи, который должен был состояться в горном городке Терезополис, в с га километрах от Рио. Пауло был не только автором, но и актером, и на второй неделе июня уехал в горы с «Группой Отличие» — против воли родителей, разумеется. Окрыленный успехом, он послал свое стихотворение «Мятеж» на объявленный Фестивалем поэтический конкурс. В жюри входили поэт Ледо Иво и критик Валмир Аяла. Пьеса провалилась, а результаты конкурса должны были объявить только через месяц. Но главное заключалось в том, что Пауло нашел в себе смелость попробовать свои силы.
Обстановка в семье оставалась тяжелой. Его все так же попрекали поздними приходами домой — он редко возвращался раньше часа ночи. К тому же родители принуждали его постричься, чего он не делал уже полгода. Если отец слышал, как поворачивается ключ в замке, Пауло ожидала получасовая нотация перед сном. Однажды ночью у дверей его встретил инженер Педро — он стоял, скрестив руки, и глядел угрожающе:
— Ты снова перешел все границы. С завтрашнего дня входит в силу прежний режим: двери дома будут запираться в одиннадцать. Кто придет позже, останется спать на улице.
Весь следующий день Пауло мотался между своей студией в квартире Фабиолы и залом, где репетировали «Войну Ланчей»: спектакль катастрофически терял публику. Вечером он пошел в «Пайсанду» посмотреть «Китаянку» — последнее творение Годара. Пауло не очень любил этого режиссера, но хотел поучаствовать в обсуждении после просмотра. Там он встретился с Ренатой и после фильма они отправились поесть утку с яблоками и выпить ледяного пива, которыми славился «Цеппелин» в Ипанеме — закрытый клуб, служивший прибежищем людям с левыми взглядами, но при деньгах — куда Пауло мог попасть только по приглашению, как на этот раз. В «Цеппелине» уже почти никого не осталось, когда они попросили счет и вышли. Взявшись за руки, прошли почти три километра к Леблону, до улицы Рита Лудолф, где жила Рената. Борясь со сном, Пауло дождался автобуса Лапа — Леблон. Было уже около четырех утра, когда он вставил ключ в замок входной двери. Вернее, попытался. Ключ в замочную скважину не входил. Только тут до него дошло, что отец выполнил угрозу и сменил замок. В такой час Пауло уже не мог заявиться Ни к Жоэлу, ни к Фабиоле. Не помня себя от ярости, он набрал камней и стал швырять их в стеклянные двери и окна фасада. Полетели осколки. Разбуженные шумом родители испугались, что соседи вызовут полицию, Педро Коэльо спустился и открыл сыну дверь. Пауло, явно навеселе, пересек засыпанный стеклом вестибюль и поднялся по лестнице, не услышав от отца ни единого слова.
Войдя к себе, он рухнул на кровать, заснул, и ему приснился кошмар. Будто на краю его постели сидит врач, меряет ему давление, а в дверях стоят два санитара со смирительной рубашкой. Вдруг он понял, что это не сон. Отец вызвал «скорую помощь» из лечебницы, и Пауло снова туда отвезли, на сей раз — силой.
7
Фрагменты «Новой баллады о Редингской тюрьме»
8.00 — Меня разбудили, чтобы измерить давление. Я еще не совсем проснулся и подумал, что вижу сон. Но вскоре понял, что это наяву. Все кончено. Мне велели быстро одеться. У дверей дома стояла машина «скорой психиатрической помощи». Я не думал, что садиться в нее так унизительно. Несколько соседей издали наблюдали, как тощий длинноволосый парень пригибает голову, чтобы войти в машину. Да, он склоняет голову. Он побежден.
9.30 — Бюрократические формальности позади. И вот я снова здесь. Как же скоро это случилось! Еще вчера я гулял с Ренни и был весел — слегка озабочен, правда, но такого не ожидал. И вот я снова здесь, потому что не захотел провести ночь на улице. Иногда я думаю о Ренни. Я немного сентиментален.
Здесь все пациенты очень печальны. Они не улыбаются. У них остановившиеся взгляды, будто они что-то ищут — возможно, встречи с самими собой. В одной палате со мной лежит племянник важного министра. Он одержим мыслями о смерти. Чтобы развлечься, играет на гитаре похоронный марш. Хорошо, что есть гитара. Она помогает забыться. Вносит немного радости в эту юдоль скорби. Глубокой скорби тех, кто уже ничего не ждет и ни к чему не стремится в этой жизни. Меня отчасти утешает, что они, оказывается, умеют петь.
15.00 — Я говорил с парнем, который здесь уже два года. Сказал ему, что тоскую и хочу отсюда выбраться. Но он ответил мне очень искренне: «Зачем? Здесь так хорошо. Не надо ни о чем думать. К чему бороться? В конце концов никто ничего не хочет». Мне страшно. Страшно, что я начну думать как он. Мне тоскливо. Тоскливо, потому что я не знаю, когда снова увижу мир не сквозь решетку. Неописуемая тоска. Тоска приговоренного к пожизненному заключению, который надеется, что его когда-нибудь освободят условно. Но когда? Через месяц? Три месяца? Год? Или никогда?
17.00 — Или никогда?
19.20 — Я не могу покинуть этот этаж, не могу позвонить по телефону. Не могу отправить письмо. Недавно я попытался (украдкой) позвонить Ренни, но она как раз ужинала. А если бы нет? Что бы я ей сказал? Стал бы жаловаться? Или превозносить себя? Что бы я сказал, кому? Да и могу ли я еще говорить, Господи?
Меня удивляет спокойствие, с которым все они относятся к своему заключению. Боюсь, что и я в конце концов успокоюсь. «Каждый человек в двадцать лет поджигатель, а в сорок — пожарный». Кажется, что мне уже тридцать девять лет и одиннадцать месяцев. Я на пороге полного поражения. Я это почувствовал, когда сегодня к вечеру сюда пришла мама. Она смотрела на меня сверху вниз. В первый же день я уже ощущаю себя почти побежденным. Но я должен победить.
8.00 — Вчера мне дали очень сильное снотворное, и я проснулся только сейчас. Ночью сосед вдруг разбудил меня и спросил, одобряю ли я мастурбацию. Я сказал, что да, и повернулся на другой бок. Откровенно говоря, я не понял, почему он это спросил. Может, мне это приснилось, но все равно странно. Флавио, мой сосед, подолгу молчит. А заговорив, бесконечно повторяет один и тот же вопрос: что делается и что делают люди там, на воле? Ему все еще хочется общения с миром. Бедняга! Он гордится тем, что вел богемную жизнь, но вот он здесь, и он признает, что болен.
Я бы никогда не признал этого. Я здоров.
11.30 — Я обнаружил, что мой бумажник опустошили, и я не смогу ничего купить для Уточки. Вчера я
