– Понял. Что дальше?
– Отведешь его куда-нибудь побазлать, – продолжал инструктаж Всеволод Аркадьевич. – Но чтобы при вашем разговоре была парочка свидетелей. Заведешь волынку, будто бы ты на него в большой обиде…
– А он из каковских?
– Был из ваших. Потом поменял масть и стал из наших, – ответил Долгоруков.
– Я-асно, – протянул Васька. – Волынку ладную завести, с пером? – поинтересовался он.
– Можно и с пером, – согласился Сева. – Для большего понту.
– Понял.
– Волынка должна быть громкая, чтобы ее услышали, ясно?
– Да ясно, – ответил вор.
– А потом Ленчик сбросит тебя за борт, – сказал Долгоруков и посмотрел Ваське в глаза.
– О как!
– Да, вот так. И ты утонешь…
– Опаньки, мать моя женщина, – «грач» даже присвистнул. – Значит, я затемниться должон?
– Да, – кивнул Всеволод Аркадьевич, сделавшись серьезным. – Все должны быть уверены, что ты утоп.
– Но… его же повяжут, Ленчика вашего!
– На то и расчет, – без улыбки ответил Долгоруков.
Васька хотел было спросить, зачем это все надо, но передумал. Во-первых, лишние вопросы задавать деловым – собственную квалификацию под сомнение ставить. Ибо сразу возникает подозрение: а зачем он задает такие вопросы? Может, настучать кому хочет?
А во-вторых, коли доверился человеку, то сомнений не выказывай, потому как оскорбительно для обоих.
– А как долго мне загнутым-то пребывать? – спросил «грач».
– Пару дней, – ответил Сева. – Потом придешь в участок и…
– Чево?!
– Потом добровольно явишься в полицейский участок, – повторил Всеволод Аркадьевич, нарочно выделяя эту фразу голосом, – и заявишь фараонам, что ты живой и здоровый. А когда тебя спросят, почему на берег не вылез, когда тебя искали, скажешь, испугался-де…
– Чо?
– Струхнул, сдрейфил, фурму метнул, – перечислил Сева все, что знал по фене на тему испуга. – Понял?
– По-онял, – недовольно протянул Васька. – Тока я с фараонами стремными базарить не очень-то… расположен.
– Это я понимаю, – сочувственно произнес Долгоруков. – Но – надо. Иначе Ленчика за непредумышленную смажу на кичу укатают. А этого допустить не можно.
– Это я-асно, – снова протянул «грач».
– Сделаешь? – с надеждой спросил Сева. – Сверху еще сотенную получишь.
– Сбаторю, коли ты правишь, – довольно улыбнувшись, ответил Васька.
– Вот и лады, – завершил разговор Всеволод Аркадьевич. – Стало быть, по рукам?
– По рукам! – И «маз» и «грач» пожали друг другу руки.
Так оно все и было сработано. Правда, Васька малость переборщил, за что и получил от помощника пристава по зубам. Но он же предупреждал: с фараонами вести разговоры ему не с руки. Ибо легавый вору не товарищ…
Эпилог, или спаситель отечества
Быстрицкий на дознании рассказал все. Все, что велел ему Долгоруков.
– Я не виноват, – заявил он дознавателю. – Это все Гольденмахер придумал. А меня нанял, чтобы я получил для него деньги. Вот и все.
– Но вы же бывший чиновник по особым поручениям, да еще при губернаторе! И наверняка знали, что совершаемая вами операция по получению в банке денег по аккредитиву незаконна? – спросили Ивана Николаевича.
На что он вполне искренне ответил:
– Знаете, я уже не очень и понимаю, что законно, а что незаконно после всех этих ваших реформ…
– Не наших, – перебил его дознаватель, – а покойного государя императора Александра Николаевича Освободителя и его сановников. – Что вы еще имеете сказать по этому делу?
– Что имею? – Быстрицкий глянул прямо в глаза дознавателю. – А имею я то, что человек я пожилой, ни дома, ни квартиры нет, семьи нет, а проживание поддерживаю единственно случайными заработками. Конечно, когда-то я оступился, но наказание получил суровое и отбыл его сполна. Но вот помощи я не имел ниоткуда. Что, подохнуть мне надобно было раньше срока? Так особого желания к тому у меня не имелось. И у вас, думаю, тоже нет такового желания…
– Сейчас речь не о нас, – одернул его дознаватель, – а о вас.
– Так я о себе и говорю, – сердито посмотрел на полицианта Быстрицкий. – Как жить? На что? А тут предлагают работу. Сомнительную, конечно, но работу. И деньги за нее дают. Хорошие деньги! Мне что, отказаться следовало? Я что, Ротшильд какой, у коего ежели в одном кармане пусто, так он возьмет в другом? У меня во всех карманах пусто!
– Ладно-ладно, ты здесь не очень-то распространяйся, – попытался осадить Быстрицкого дознаватель. Да не тут-то было!
– Я в бане полтора года не был, – продолжал свои разглагольствования Иван Николаевич. – Лет семь в нормальной постели не спал. Горячее, ежели перепадает раз в неделю, то для меня это праздник неслыханный! Мне что теперь, на паперти христарадничать?!
Дознаватель налил из графина воды в чайный стакан и залпом выпил. Вот ведь какой занудный старик попался. Слова не дает сказать…
– Ладно, я понял, – вытерев рукавом губы, примирительно произнес дознаватель. – Тяжелая у тебя жизнь, отец, не спорю. А когда в нашем отечестве легко было? Мне, думаешь, легко? Работа-то собачья…
– И то верно, – так же примирительно сказал Иван Николаевич. – Всем нынче не просто… Лады, служивый, спрашивай, чего тебе знать надобно.
Беседовали они еще с час и разошлись, весьма довольные друг другом. Дознаватель услышал ответы на все вопросы, которые задавал, а бывший чиновник ответил на них полно и с охотою. А главное, так, как научил его Долгоруков.
На суде Быстрицкий проходил в двух ипостасях: как свидетель несостоявшейся попытки разбоя, учиненного в Волжско-Камском коммерческом банке Лукой (настоящего имени и фамилии которого так никто и не узнал), и как обвиняемый. Но лишь в присвоении чужого имени и пользовании фальшивыми документами. Суд принял во внимание его чистосердечное раскаяние, крайне затруднительное материальное положение, а его любовная драма, повергшая Ивана Николаевича в столь плачевное состояние и рассказанная им суду, вызвала даже слезу у некоторых присяжных заседателей из числа мужчин в возрасте.
Ему присудили полгода арестантских рот. Правда, он был бы не против и восьми месяцев, памятуя о том, что каждый месяц увеличивает его состояние на тысячу рублей, и даже просил суд наказать его построже, дескать, чтобы другим «неповадно было», однако тем самым только еще более разжалобил присяжных.
По отбытии ареста Всеволод Аркадьевич торжественно вручил Ивану Николаевичу десять тысяч рублей. Получая деньги, бывший чиновник по особым поручениям при казанском губернаторе плакал…
Когда полицианты поехали брать Гольденмахера – а это произошло тотчас по арестованию «фон Геккерна» и Луки, – его контора на Малой Проломной оказалась пустой. Ни документов, ни единых следов пребывания в ней Самуила Янкелевича не обнаружилось. Единственный свидетель, которого удалось отыскать полицейским чинам – конторщик с хлебного склада, – показал, что владелец торгово-закупочной фирмы «Гольденмахер и К°» еще вчера собрал вещички, вызвал извозчика и велел тому ехать на речной вокзал.
– Верно, отправился в деловой вояж, – заключил конторщик и пыхнул в лицо следователя дымом от
