— Обогрейте нас, — просят дети.
Теперь осень, и зима уже не за горами, а в школе опять нет ни полена.
Кирпичный завод! Ты, кажется, шеф этой школы?
Дай ей дрова.
Костюм Семен Кашин сразу отнес домой. Он вообще попросил себе отгул на этот день и получил его без разговоров. Дома он надел и пиджак, и брюки со свежей рубашкой, долго красовался перед зеркалом и даже, осмелев, решился пройтись в таком виде по двору и посидеть на скамейке под липами. Одно его мучило: пиджак у него, хоть и худенький, все же был, а зимнее пальто у Надьки, у сестры, стало совсем ветхим, да она из него и выросла. Поэтому он решил брюки от костюма оставить, а пиджак продать и купить пальтишко. Надьке много еще предстояло покупать: все старье на ней трещало по швам, становилось коротким и узким.
Сестре нынешней весной стукнуло двенадцать. Каждый год она уезжала на лето в деревню к тете Шуре, сестре матери. Семья у тетки была зажиточная, девочку они брали охотно, но и работала она наравне с их родными детьми. Возвращалась Надька окрепшая, разговаривала по-деревенски, учила девчонок во дворе петь частушки.
Сегодня она приезжала, и ее еще предстояло встретить. Переодевшись в свою обычную одежду, Семен отправился на вокзал. Там он купил газетку, прошел на перрон и уселся на лавочку ждать поезда, Настроение у него было хорошее. Воспоминание о полученной из рук Войнарского награде грело его сердце. Однако скоро ему стало скучно, и он подумал, что неплохо бы встретить сейчас знакомого и поговорить с ним о чем-нибудь интересном.
Вдруг за спиной его послышалось легкое шевеление, и, не успел он оглянуться, в затылок ему уперлось что-то твердое, и голос сказал негромко:
— Сидеть! Тихо!
Семен оцепенел. Но уже в следующий момент он молниеносным приемом ринулся, сгруппировавшись, вниз и в сторону, свалил противника и сел ему на спину. Возможно, этот блестящий прием и не удался бы Кашину, если бы на него напал настоящий враг. Но сейчас в железных кашинских объятиях тяжко кряхтел не кто иной, как друг, сослуживец и комсомольский вожак Степка Казначеев. К ним уже бежали железнодорожные милиционеры и, оказавшись на месте схватки, тоже стали заламывать за спину Степкины руки. Семен не мешал им. И только когда Казначеев взмолился:
— Ну, кончай, Кашин, это же шутка была, непонятно, что ли? — Семен предъявил милиционерам удостоверение и сказал:
— Спасибо, товарищи, за помощь. Это опасный тип. Теперь я сам им займусь.
Когда они остались одни, Степка, потирая сцарапанный нос, сказал смущенно:
— Опять ты меня обдурил. Но если бы на самом деле — никуда бы ты, брат, не делся!
— А ты что — опять за мной шпионишь? — обозлился Семен. — Сейчас-то тебе что от меня надо? Опять задание получил?
— Получил, — согласился друг. — Только совсем не то, какое ты думаешь. Жду тормозного кондуктора Осипова. Слыхал о нем?
Кашин кивнул.
— Мы здесь втроем дежурим, — продолжал Казначеев. — Только ребят я в буфет отпустил, чаю попить. Сам вышел прогуляться, гляжу — ты сидишь. Хорошо, что ребят со мной не было, а то увидели бы они, как ты меня терзаешь, — позору-то… Но ты ведь никому не скажешь, а, Сень? — Он просительно заглянул в кашинские глаза.
— Ладно, живи, — великодушно разрешил тот.
— Что, думаю, он здесь делает? Его зря Войнарский не пошлет. Может, ты нас проверяешь?
— Да никого я не проверяю. Сестренка должна из деревни приехать, вот и сижу, жду.
— Ну-ну! — недоверчиво усмехнулся Казначеев. — Давай заливай! Сестренку он встречает… Ладно, я понимаю, что у вас с Юрием Палычем свои секреты завелись, не для таких любопытных.
— Да ты чего, Степ? Какие секреты? Все, как было, так и осталось.
Степа понимающе прикрыл глаза, кивнул: «Рассказывай, рассказывай! Знаем мы…»
Кашину стал неприятен этот разговор, и, чтобы прекратить его, он спросил:
— Слушай, Степа, ты такую Симу Караваеву не знаешь?
— Караваеву, Караваеву… — Казначеев закатил глаза, пощелкал языком. — А! На конфетной фабрике работает?!
— Все-то ты знаешь.
— А мы три месяца назад ихнюю ячейку проверяли. Я в комиссии был. Обуржуазились девчата. В чулках шелковых ходят. Помню я эту Симу. Тоже курочка… Она что, нравится тебе?
— Как сказать…
— Нравится, значит. Постой! А ты помнишь Володьку Дядьева? В реальном на класс старше нас учился. Верзила такой стал. Он теперь в политехникуме учится. Так вот — я их позавчера вместе видел.
Слова эти поразили Семена в самое сердце.
— Ты не ошибся? — схватил он Степку за локоть. — Это точно они были?
— Какие, к черту, ошибки? — обиделся тот. — Чай, не темно еще было.
— А может, это они просто так, — цеплялся за соломинку Кашин. — Ну, встретились, погуляли, мало ли…
— Так я разве что! Может, так оно и было. Иду, смотрю — гуляют. Под ручку, правда.
Этими словами, сколь бы правдивыми, искренними и доброжелательными они ни были, Степа отплатил Семену за все сегодняшние унижения. Кашин сразу сник, сел на лавочку и пробормотал:
— Ну что, ну что она в нем нашла!
— Выходит, нашла! — подливал друг масло в огонь. — Он ведь не только студент, он еще и поэт, в литкружок при газете ходит, голубую блузу носит. Не то что мы — оперa зачуханные. Да шучу, шучу, не дергайся. Ну, случилось такое — ну и что теперь, стреляться, что ли? Забудь ты ее, мещанку.
«Легко тебе сказать», — думал Кашин. Но и Степа, глядя на его лицо, тоже расстроился. Умолчать, не рассказать про Симочку и Дядьева, уж коли зашел разговор, он не мог, потому что всегда говорил прямо в глаза все, что думал и знал. Оставалось только сочувствовать.
— Да не переживай, — сказал Степа Кашину. — А то я сейчас тоже рассоплюсь, а мне этого сегодня нельзя. Мне еще тормозного кондуктора надо дождаться, а вечером собрание проводить. Что же с этим Тимкой Кипиным делать, вот ума не приложу…
— Ты же тогда твердил мне: дезертир Тимка, дезертир трудового фронта! Вот и поступай соответственно.
— Но ведь сам-то ты по-другому думал!
— А, ладно! — Злому на весь свет Семену было не до Кипина. — Вон мой поезд идет.
— Так ты правда, что ли, сестру встречаешь? — заморгал глазами Степка.
— А ты думал — шпиона, что ли? Эх вы, опер Казначеев… Ну, пока!
— На собрание-то придешь?
— Приду.
Подошел, с лязгом и скрежетом остановился поезд. Семен пошел вдоль вагонов, высматривая Надьку. Он знал, что сестра страшно любит прятаться и потом с визгом вылетать из неожиданных мест, и поэтому часто оглядывался. Но все-таки прокараулил: она наскочила сзади, обхватила и завопила на весь перрон:
— Ага-а! Попался! Пошто вчера кусался?
А когда он повернулся, она уже стояла, смирная, склонив набок голову, и глядела на него.
— Ну, здравствуй, путешественница! — Как он ни был с ней строг, а все же не мог удержаться: обнял ее. — Что ж ты нынче так рано приехала?
— Я, Сеничка, очень по тебе наскучалася, — как-то очень уж преданно смотря ему в глаза, ответила сестра. — Да и надоел мне этот ихний сенокос. Все мои ноженьки, все рученьки я на ём исколола.
— Так вот почему ты удрала! Хитрюга! С этого и начинала бы. И картошки свежей не попробовала?
