На работу в артель Абдулка тем днем так и не возвратился. После работы мужики поудивлялись: «Чего это с мальцом? Неуж забаловал? Ты уж его посеки, что ли, Никола…» Малахов шел домой рассерженный, убежденный, что Абдулка уже там. Но его не было, и днем он дома, как сказала Маша, не появлялся. Тревожась, они ждали его, покуда не стемнело, и Николай вспоминал, что приемыш кинулся бежать после того, как поговорил с ним пришедший в артель по служебной надобности красивый сероглазый парень в кепочке. О чем они говорили? Несмотря на беспризорные годы, мальчишка был крайне чуток к обидам, и уж Малахов-то знал, сколь быстра смена настроений у его маленького Друга!
Кинулись по милицейским участкам и больничным приемным покоям. Бесполезно: ни среди мутной орущей пьяни и ворья, ни среди тихих от горя и боли обитателей больниц не было мальчишки Абдулки, случайного приемыша. Николай сам устал и несколько раз отсылал Машу домой, говоря, что в ее положении не надо бы бегать ночами по городу; она не слушала его и все шла, шла рядом, а обессилев, садилась передохнуть или тяжкой ношей висла на малаховском локте. К утру, обежав весь город, они оказались на вокзале. Мальчишка спал в большом зале, на полу, среди оравы грязных, сопящих и ругающихся во сне беспризорников. Они облепили все вокзальное здание, их уже не шугали станционные милиционеры, знали, что бесполезно: выгонишь, они выйдут, побродят немного и снова вернутся обратно. Тоже и жалели: куда ж девать бедных, затрепанных мальцов и девчонок, когда осень на дворе и холодными, сырыми стали ночи? Время от времени проводились облавы, от которых ребята спасались как могли, производя великий шум. Изловленных отправляли в немногочисленные еще колонии, а «спасшиеся» продолжали свою жизнь: нищенствовали, воровали, ночами снова приходили на вокзал, где забывались беспокойными снами.
Абдулка дергался, вздыхал и чесался. «Опять вошей наловил», — бормотала Маша, шмыгая носом от счастья. Малахов вытащил Абдулку из середины вповалку лежащих тел и поволок к выходу. Тот вяло болтал ногами, отбивался, но вдруг, мгновенно проснувшись, рванулся из рук и завопил:
— Шухер, шпана!
Стали подниматься головы, вот уже кое-кто вскочил, поддергивая лохмотья. Однако Николаю не было до того дела. Вытащив мальчишку на воздух, поставил его перед собой и, размахнувшись, залепил леща. Приемыш шмякнулся на землю, поморгал и спросил спокойно и деловито:
— Чего дерешься? Меня нельзя бить.
— Нельзя-а!.. — передразнил Малахов. — А кто ты такой?
— А вот такой. Немазаный-сухой. И можешь отваливать вместе с ей! — Он указал на Лебедяеву. — Не нужны мне ваши милости. Ква-асом поят! Идите вы вместе с вашим квасом… Я теперь в Сибирь поеду.
— Зачем же в Сибирь? — удивилась Маша.
— Да, говорят, хорошо там живут ребятишки. Дескать, отвели им землю, настроили домов, лошадей, все дали — живите сами по себе, мы к вам не касаемы! Ну и живут, крестьянствуют. А живут всё семьями, девчонки у них завроде хозяек. Вот, туда поеду.
— Эко набрехали тебе, брат Абдул! — захохотал Малахов. — Ну, просто кругом оплели. Жениться, значит, хошь?
— А чем я хуже тебя?
— Ну да, верно… Пошли-ка давай домой, хватит дурочку строить.
— Не пойду.
— Пойдешь! — рыкнул Николай. — Свиненок! Люди из-за него ночь не спят, погляди на нее, совсем с лица сбилась, а он — в Сибирь собрался, вона! Обидчик ты, вот кто! Взял, убежал, не сказал ни слова… Может быть, тебя тот парень замутил, а, Абдул?
— Никто меня не замутил! — Абдулка отвернулся.
— Пойдем, миленький, — сказала Маша. — Вот — взял, сам себе придумал страдание. Если мы виноваты, что-нибудь не так сказали или сделали — ну, прости, тоже ведь люди…
Абдулка захлипал, заревел неумело, с шипом и клохтанием. Маша обняла его за плечи:
— Пойдем, миленький!
И они стали спускаться с вокзальных ступенек.
А Малахов окинул взглядом вокзал и прилегающую площадь. Недавно, совсем еще недавно он шел здесь — путник с пылью дальних губерний на сапогах. Так же ухали паровички, желто светили фонари, на том же месте грудились извозчичьи экипажи… Ничего не изменилось, кроме жизни.
49
Не показательно ли обилие корреспонденции о революционных крестинах? Показательно. Этим рабочий как бы закрепляет свою неотторжимость от революции.
Так, в клубе металлургов «октябрил» своего сына рабочий мартеновского цеха Биянов.
Сделали доклад о новом быте. Назвали ребенка Марксом, в честь К. Маркса, и зачислили в комсомол. Отец тут же получил для него комсомольский членский билет.
А в клубе «Коммунальник» беспартийный же рабочий Ханжин с женой «октябрили» свою дочь. Имя новорожденной дано Роза Люксембург. Она принимается в ряды юных пионеров отряда имени Ленина. Родители клятвенно обещали товарищам воспитывать свою крошку в коммунистическом духе и сделать из нее борца за идею революции во всем мире.
Набегавшись за ночь, спали долго, тем более, настало воскресенье. Проснулись, обстоятельно поели и отправились в городскую баню. Там Малахов с Абдулкой, напарившись до звона в ушах, зашли к парикмахеру, подстриглись и даже спрыснулись чуток розовой душистой водичкой. Ожидая, пока выйдет Маша, тянули холодный морс. Малахов, разомлев, пытался заговорить с приемышем о предположительном течении его будущей жизни, но тот не был расположен к душевным разговорам, молчал и отворачивался, и Николай, смутясь, прекратил свою попытку. Ночной плач беспризорника он принял за раскаяние, а это, видно, было не так.
Пришли домой и, не отдыхая, начали собираться. Абдулка удивлялся:
— Чего-то вы сегодня экие… блажные! Ну и катите, куда собрались, а мне и здесь ладно покуда.
Но все уже было обговорено, и никто не стал его слушать: приодетый как можно наряднее, он с Машей и Малаховым отправился на дом к десятнику Анкудинычу.
Десятник с «кумой» — толстой, поперек себя шире бабой, рябой и веселой, — сидел за столом и пил сладкое красное вино. Они забегали, затопали по избе, таща к столу нежданных гостей. Николай, чтобы не обидеть, вытянул стопку, но от последующего принятия отказался категорически. Вызвал Анкудиныча на кухню, пошептался с ним, и старик, чему-то обрадовавшись, кинулся переодеваться. Объявился важный, надутый, в чрезвычайно дорогом, но дурно сшитом костюме.
— Ты куда, хозяин? — заволновалась баба.
— Молчать! — визгнул десятник. — Не твой спрос! Тыква!
— Ну, ино я спать пойду… — Она позевала большим ртом и убрела.
В доме, где жили артельщики, удалось застать только Ивана Зонтова; остальные, собираясь уже к своим деревням, ушли с утра на рынок, по магазинам: покупать гостинцы и предметы, необходимые обиходу. Ивану ничего этого не было нужно — он лежал на койке в углу, покуривал, и ему было хорошо. Выслушав Николая и десятника, он быстро, без слов, оделся в одежонку почище и так же безмолвно зашагал с ними по направлению к местам, где располагались разнообразные городские учреждения.
Решением губисполкома одно из воскресений месяца было объявлено для загсов рабочим днем. Потребность видно, ощущалась, по крайней мере, придя туда, они встретили изрядную очередь. Абдулка что-то заскучал — ему было непонятно, что хотят делать, зачем собрались вместе и притащили его сюда эти четверо.
