Кадры из памяти Кима.
Под темным небом с низко нависшими тучами черные валы мчатся на Кима, вот-вот захлестнут, смоют. Закипает пена на гребнях, они рушатся с пушечным грохотом; кажется, весь дом вздрагивает от удара. Разбитая вдребезги, ворча, цепляясь за скользкие камни, волна уползает в океан, а там уже копит силы для удара новый глянцевитый вал.
Ночная буря бушует в комнате Кима. Это его любимый пейзаж, раз навсегда вставленный в телераму. Утром шум прибоя будит Кима, вселяет бодрость в минуты усталости, вечером убаюкивает. Все студенческие годы проходят под аккомпанемент ночной бури.
Ким, студент, признавался друзьям, что он хочет быть «как звезда».
Ничего нескромного не было в таком желании. Ким имел в виду стихотворение из школьной хрестоматии:
На планете пять заселенных материков, у красной звезды пять лучей. У человека — так считали современники Кима — тоже должно быть пять лучей, пять направлений в жизни, пять интересов.
Первый луч трудовой. Труд, полезный и напряженный, труд, за который благодарят и уважают, труд, который выполняется с гордым сознанием незаменимости. Но труд отнимает только двадцать пять часов в неделю — пять в рабочий день. Пятьдесят часов надо проспать. Остается еще девяносто три на прочие лучи.
Вторым лучом считалась общественная работа. Как вытекает из самого слова, общественники ведали делами общими, выходящими за пределы компетенции специалистов; праздниками, соревнованиями, выставками, а прежде всего общественным мнением; они устраивали опросы, дискуссии, выявляли претензии и пожелания.
Журналистика, например, и газетная и телевизионная, считалась общественным делом. Совет Планеты тоже был общественным делом — самым почетным. Но туда выбирали наиболее опытных, умудренных жизнью и знаниями. Кроме того, общественники помогали специалистам, если в какой-либо отрасли создавался трудовой пик, опекали людей одиноких, надломленных горем, болезнью, неудачей или же молодых матерей.
Личная жизнь была третьим лучом человека: любовь — у молодых, семья — у людей среднего возраста, у стариков — внуки; и у всех от мала до велика общение с друзьями.
Четвертым лучом считали заботу о своем здоровье, спорт в основном.
Увлечение было пятым лучом — вечерняя специальность, то, что по-английски называют хобби. Иные увлекались играми, иные — искусством, иногда увлечение превращалось во вторую профессию, даже в главную.
Ведь не всем на Земном шаре доставался приятный труд, кто-то должен был ведать уборкой грязи, варить обеды, кормить детей, ухаживать за больными — выполнять дела тяжелые, скучные, однообразные, неприятные. Не все удавалось перепоручить кибам. Люди с неинтересной работой отводили душу на пятом луче. А некоторым надоедала своя профессия: жизнь велика, одно дело может и наскучить. И не все знаешь с детства, что-то встречаешь и в середине жизни. Учись, пожалуйста. Времени хватает, поступай в любой институт, училище — музыкальное, художественное… Не хочешь учиться, иди в любительский кружок, играй на сцене, снимай кино для собственного удовольствия. Пиши стихи, неси их в любой самодеятельный журнал. Есть такие, где редакторов больше, чем читателей, а тираж… сорок экземпляров. Журналы эти читают в издательствах, выбирают достойное внимания целого города, страны, человечества.
Еще в школе говорили воспитатели Киму, что только многосторонний, пятилучевой человек может быть по-настоящему счастлив. Если один луч обломится (всякое бывает!), остаются еще четыре. Конечно, попадались на Земле и однолучевые люди, чаще всего среди изобретателей. Они иногда даже обгоняли товарищей, вырывались вперед в какой-нибудь узкой области. К однолучевым относились с уважением и некоторым сожалением. Говорили: «Этот человек сжег себя на работе, прожил жизнь без радости».
Ким мечтал о радостной, полноценной жизни, «как алая звезда, пятиконечной».
Даже спорт он выбрал многогранный — любительское стоборье. Стоборье привилось века два назад, когда люди перестали уважать чемпионов и рекордсменоводнолучевых людей, посвятивших жизнь своим бицепсам или икроножным мышцам. Нормы стоборья сдавались в определенном порядке: бег, спортивная игра, тяжелая атлетика, плавание, машины водные, наземные, воздушные, опять бег, на другую дистанцию, другая игра и т. д. Ким успел пройти девятнадцать этапов, мог носить на груди белый значок с цифрой «19». А сейчас он готовился к двадцатому нормативу — к полету на авиаранце на три тысячи километров. Это было нетрудное испытание. Ведь он летал на ранце с десятого класса и крылья пускал в ход чаще, чем ноги.
Путешествия были пятым лучом Кима, его страстью, радостью и отдыхом. Каникулы он проводил в дальних странах, по выходным облетал Россию, в свободные вечера путешествовал у себя дома в кинокабине. Он не мог завести для себя настоящего пента-кино, обманывающего даже кожу, обливающего человека мнимой водой, опаляющего мнимым огнем; ограничился зрительно-слухо-ароматной иллюзией. Садился в вертящееся кресло, как у машиниста, запирал дверь, включал видовую ленту и глядел, как бегут навстречу дома, прохожие, столбы, деревья, плывут горы, сверкают пруды. При своей основательности Ким не брал мозаичных обзоров «Картинки страны». Он предпочитал кинозаписи полных маршрутов: Москва — Северный полюс, Москва — Хартум, просматривал их методично, вечер за вечером; километров триста — сегодня, продолжение — завтра.
А все же путешествие в запертой кабине, даже с тремя экранами, было ненастоящим. Что это за природа, если надо подкручивать яркость и фокусировку или нажимать до отказа аромат-кнопку, чтобы цветы в поле пахли сильнее?! И что это за странствие, если нельзя сойти с тропинки, лечь в траву, посмотреть снизу вверх на сосны, царапающие облака?! Кинопутешествия только разжигали аппетит. Ким мечтал объехать всю планету после, когда кончит институт.
Луч общественный был у Кима связан с лучом увлечений. Он хотел бы не только видеть ландшафты, но и глубже узнать людей планеты, чем живут, о чем мечтают. Однако в чужих странах все еще говорили на других языках, машины-переводчики были громоздки, гораздо массивнее человека — на вингер не нацепишь, катать по чужому городу неудобно. Туристы обычно изъяснялись на радиожаргоне. Сева, тот отлично обходился сотней кодированных слов. Например, в Папуа или в Норвегии подходит к девушке. И вот разговор:
— Ю-эн? (не заняты?)
— Норд-зюд? — отвечает она (потеряли направление?).
— Раунд (приглашаю вас на танец).
— Уна (только один танец).
И Сева доволен: танцевал с норвежкой или с папуаской.
А Киму казалось, что это вообще не знакомство, Познакомиться — значит поговорить о взглядах, о мечтах, о планах. Понять, в чем радость девушки из Норвегии, в чем счастье Папуа?
Вот почему Ким стал изучать языки, притом дальние — индонезийский и банту. Языковые же курсы работали при Обществе гостеприимства. Ким удостоился чести сопровождать габонскую поэтессу. Неделю летал с ней по Москве — от Оки до Волги, но чаще всего на Кузнецкий мост, в квартал мод.
Луч личной жизни не упомянут пока. Но тут и рассказывать нечего. Семьи не было у Кима. Родители плавали где-то на понтонном острове в Тихом океане. Ким жил один в комнате Студенческого общежития, заставленной экранами: экран для кино и театра, экран для лекций из института, кинобудка да описанная выше телерама для кинопейзажа.
Девушки-студентки умели обживать свои комнаты, придавать им уютный вид с помощью занавесок, скатерок, безделушек, рамочек с кино-портретами. А Ким прожил пять лет, как будто в гостиницу зашел переночевать. Даже экраны повесил громадные, гостиничные. Четыре экрана и голые стены. Один портрет-отец с матерью в молодости. А портрета девушки не завел, хотя бы маленькую карточку с нежной
