Утром им показали наступление на владения моря.
С востока, от цементно-бетонного Новороссийска, вереницей шли пустотелые плоты. Волны суетились, толкали бетон, взбивали пену, шумели, но плоты давили их своей тяжестью, выглаживали море, оставляли за собой полированные полосы до самого горизонта. У берега тихоходные буксиры медлительно разворачивали плоты и намертво зачаливали их на опорные сваи. Все мелководье было утыкано этими сваями, превращено в игольчатую щетку. В тот день плоты приставали возле курчавой Медведь — горы, вечно пьющей синюю воду, а восточнее, на плотах, прибывших вчера, уже укладывались рулоны с почвой; еще дальше пыхтели опреснители, радуга играла в дождевальных струях, краны, покачивая, несли готовые домики, а в бывшей бухте Кучук-Ламбат уже висели на решетчатых рамах тяжеловесные гроздья винограда.
Так в годы детства Кима люди исправляли географию, наращивали берега, наступали на море.
— Не для мужчин! — сказал Анти важно. — Налаженный конвейер.
К сожалению, Анна Инныльгин не могла заказать небольшой показательный шторм.
Неделю спустя наследникам демонстрировали другой передний край — подводный. Их спустили на дно Средиземного моря в батиполис (глубинный город). Притихшие, как бы придавленные двухкилометровой толщей воды, невольно вбирая голову в плечи, обходили ребята сумрачные приземистые комнаты с низкими сводами и толщенными столбами, как в средневековом монастыре; через лупоглазые иллюминаторы разглядывали подводный рудник. Перед ними в бурых клубах потревоженного ила шевелились мутно освещенные силуэты каких-то ковшей, транспортеров, ферм, кранов, дозаторов, контейнеров. И среди громоздких рабочих машин сновали подвижные, похожие на кальмаров или крабов киберналадчики.
Из соседнего помещения доносился голос диспетчера:
— Манолис, наладчик-144 барахлит. Отзывай, осмотрим его память!
— Панас, задай программу на ремонт станка «альфа-бета»!
Инженер-экскурсовод сказал школьникам:
— Геология в наше время — подводная наука. Суша исчерпана, богатые руды выбраны километра на три. Так что ждем вас на дне, товарищи.
— А опасно жить на дне? — спросила Анна Инныльгин, покосившись на Анти.
— Мы слабонервных к себе не зовем, — сказал инженер твердо. — У нас темнота, тишина, изоляция, всякое в голову лезет. Аварии? Случаются. Есть такая вредная штука-усталость материала. Стоит купол год, два, три, а потом при той же нагрузке — трещинка. А давление двести атмосфер, и каждая капелька — пуля. Вот в Атлантиде этой весной…
— Да, это дело требует мужества, — сказала Анна на обратном пути. — Ты как полагаешь, Анти?
Но упрямый отрицатель был непреклонен.
— Жизнь опасная, а работа сидячая. Киберналадчиком я пошел бы сюда. Машинам тут интересно.
— Необщительная жизнь, — поддакнул Сева.
Ким сказал: «Кому-то надо и на дно…» Неприятное он всегда взваливал на себя, хотя предпочел бы не такое однообразно неприятное.
После юга — север. Из Греции Анна повела своих питомцев к Карскому морю. Сначала все шло как на пикнике: летели по берегам озер и рек, ставили палатки у воды, разжигали костры, купались на рассвете. На Урале непогода заставила свернуть крылья. Скользящий лентопоезд за три часа домчал их от Перми до Воркуты. В конце был нырок под землю, короткая задержка в тепловом шлюзе… и выход в заполярный город.
Город как город: многоэтажные дома, цветники, душноватая жара на улицах. Единственная особенность — вместо неба над головой купол из сизой пленки. На самом-то деле она голубая, но кажется сизой, потому что снаружи идет снег, ложится на подогретую ткань, подтаивает, мутноватыми потоками стекает по желобам.
Город-комната с потолком-пленкой!
— Вы им покажите, как эти города сооружаются, — сказала Анна здешнему гиду. — Мои птенцы ищут мужественную работу.
— А на лыжах ваши птенцы стояли когда-нибудь? — спросил тот. — На вингерах-то не полетишь, обмерзнут.
Анна напомнила, что на Волге тоже бывает зима.
Лыжная вылазка началась обыкновенно: искрящийся снег, укатанная лыжня, гонки «кто-кого», снежки, визг девушек, барахтающихся в сугробах. Только километров через пятнадцать ребята поутихли, катанье превратилось в работу. Потом еще часа четыре, стоя в облаках сырого (тара, они помогали отогревать, раскатывать и склеивать пленку для будущей крыши.
И еще предстояло возвращение. Ранний полярный сумрак, синие и сиреневые сугробы, иссеченное колючим снегом лицо. Окрики проводника: «Давай, давай шевели ногами, не маленькие». И упреки Анны: «Это чересчур, товарищ, они же дети!» И когда, волоча лыжи, школьники доплелись до освещенной изнутри стенки Воркуты, оказалось, что три девушки потерялись, где-то свернули, хотели срезать путь. Проводник, ругаясь, повернул во тьму. С ним, конечно, Анти, Ким и с некоторой неохотой Сева. Опасности-то не было: браслеты держали связь, вывели спасителей прямо к пропавшим. Но девчонки устали, продрогли, были испуганны и растерянны. Анти, высмеивая, яростно оттирал им щеки. Ким тащил самую слабенькую, а Сева нес три рюкзака и отморозил ухо.
— Как огнем обожгло, — рассказывал он на другой день, не без гордости демонстрируя малиновое ухо, толстое и торчащее совком.
И тут Анти сказал неожиданно:
— А это для мужчины, ребята. Даже лучше, чем космос. Там ты упрятан в скафандр, кондиция, кислород. А тут хочешь не хочешь — нос-то на морозе. Не спасуем?
— Не спасуем. Мы морозостойкая тройка! — подхватил Сева, уже забывая про ухо.
Ким смолчал. Друзья считали, что он принял решение Анти.
Зимой на крыльях летать неприятно: мгла, низкая облачность, в случае аварии посадка в снег. И ориентироваться трудно: все белое. Поэтому на зиму школа оставляла ближние, нелетные экскурсии: в гастрономический цех, в ясли, в профилакторий.
Профилакторий был небольшой, местный, обслуживал рыбоводов. Старший врач, лысый, кругленький, похожий на мячик, с гордостью показывал главный зал с мраморной, расчерченной на квадраты ячеистой стеной, где перемигивались красные, зеленые и желтые огоньки.
— Прежняя медицина, — говорил он, — занималась лечением. Врачи прибегали спасать гибнущего, болеющего, горящего в жару, словно пожарники тушили пожар. Но если пожар занялся, что-нибудь сгорит уж наверняка. Пожарник, лезущий в пламя, герой, конечно, но куда полезнее тот, кто не допустит ни одного пожара.
И нынешняя медицина вся насквозь предупредительная, заблаговременная.
Вот это табло — он показал на ячеистую стену — автоматика заблаговременности. Мы изучили всех жителей в нашем районе, знаем, кто и чем может заболеть. Допустим, бюро погоды извещает: «С запада идет сырость и туман». На табло сейчас же автоматически зажигаются фамилии всех людей со слабыми легкими. Наблюдающий врач напоминает: «Сегодня поберегитесь». Вот они напоминают — широким жестом он показал на девушек в белых халатах, сидевших под мраморной стеной.
Ближайшая к Киму говорила заискивающе, глядя на свою левую руку — на экранчик браслета:
— Мы очень просим вас, будьте благоразумны сегодня.
И надтреснутый стариковский голос отвечал;
— Милая, отстань, я же не ребенок. Своих дел у тебя нет?
— Нудища! — сказал Сева. Анти пожал плечами!
«Не для мужчины». И Киму все это показалось несерьезным, игрой какой-то в доктора.
И тут, как бы для контраста, за стенкой зала раздался крик — нечеловеческий, дикий, со всхлипом и подвыванием. Экскурсанты переглянулись, бледнея, учитель укоризненно поглядел на врача, тот засуетился виновато?
— Ничего не могли сделать, — сказал он. — Старик, сосуды изношенные. А жена поверить не может.
