ребенок:
— Ах, Федька, Федька! Сколько боев из-за тебя я выдержал! Мать — она ничего, понимает… Но вот бабушка… Ты помнишь ее? Ну, правильно, помнишь, — тебе семь лет было, как она померла… Все эти семь лет со мной воевала. Еще как родился — сразу крестить! Что было! «Как это, — говорит, — человек будет без веры?» Смешная она! Разве убедишь?
— Коммунизм — это самое красивое, самое человечное на земле, — тихо продолжал отец. — Человек коммунизма — я так себе его представляю, — это стройной, красивой души человек… Ты идешь сейчас в самостоятельную жизнь, — подумай, Федор. Следи за собой во всем. В учении, в работе, в личной жизни… Выбери себе, как пример, человека такого, чья жизнь целиком для народа, во имя народа. Учись у него, живи, как он.
— Дзержинский — сказал Федор, сразу, почти с физической ясностью представив любимый образ.
— Да! Настоящий ленинец! — с каким-то особенным чувством, будто вкладывая в эти слова еще и свой, особенный смысл, произнес отец и, шевельнувшись, осторожно перевернулся на спину, долго лежал так, глядя вверх.
— Вот так прожить, как Феликс, — это значит прожить по-ленински…
Федор учился на рабфаке, приезжал к матери в деревню на каникулы, ходил к Виктору Соловьеву на квартиру, играл с ним на бильярде в клубе, целыми днями просиживал над шахматами. На сестру товарища он не обращал внимания. Ходит тоненькая девочка-подросток с длинными косами и уже тогда строгими глазами, ну и пусть ходит. В веселые минуты Федор подшучивал над ней, легонько дергал за косы. Она краснела и сердито говорила:
— Оставьте, пожалуйста.
— Брось, расплачется, — вступался Виктор.
Но Марина не принимала такого заступничества.
— Глупый ты… — беззлобно говорила она брату и уходила, плавно отставляя руку, изгибая ее в кисти, словно отталкиваясь, а косы перекатывались на хрупкой, с еще заметными линиями лопаток спине.
Однажды вечером, прогуливаясь по главной улице села у районного Дома культуры, Федор нагнал девушку.
— Марина! — удивился он. — Как ты выросла!
Хорошее, теплое стояло лето. Луны не было видно, но там, где она обозначалась, тонкие облака светились ровно, неярко. Пыхтел движок у завода. Как паутина, висела синевато-пепельная дымка над притихшим селом.
— Марина, тебе сколько лет? — спросил Федор.
— Скоро восемнадцать. А что?
— Большая уже! — Он засмеялся от непонятного и немного грустного чувства: как быстро летит время! — Какая жалость, я не успел зайти к вам днем!
— Виктор еще не приехал. У него каникулы через полмесяца. — И неожиданно спросила, словно догадываясь о чем-то: — А зачем вам?
— Посмотреть, какая ты днем, — весело ответил он.
— А-а… — Она усмехнулась и сдержанно, неласково сказала: — Мы переезжаем в город.
— Да? — Федор обрадовался, живо повернулся к ней. — На самом деле? И скоро?
— Виктор и я будем кончать десятилетку. Папу посылают в Москву, в Промышленную академию. Видите, все учимся.
Они сели на ствол дерева, лежавший у железнодорожной ветки. О чем говорили? Федор не может сейчас вспомнить. Осталось лишь ощущение новизны и неловкости.
А Марину, наверное, не покидало воспоминание о его шутках, — смотрела недоверчиво, будто бы с опаской. Лишь к концу оживилась, с простым, правда, все еще немного настороженным любопытством слушала Федора.
Конечно, ему хотелось поцеловать ее. Но он не решался: боялся обидеть. Она представлялась Федору не той девочкой, которую он знал сестрой Виктора, а незнакомой и вместе с тем уже нечаянно- близкой.
И все, что окружало: тихая, ясная прелесть вечера, лунные пятна, медленно скользившие по земле, далекое, скраденное расстоянием пыхтение движка за селом, — все это казалось новым, и вместе с тем то были звуки и краски простой, милой и понятной жизни.
— Марина, ты для меня открытие, — пошутил он с веселым смущением, прощаясь с девушкой.
Пальцы ее дрожали, когда она неловко, торопливо подала руку. Чуть продолговатое лицо, оттененное волосами, спадающими на плечи (она уже не носила кос), было спокойно, серьезно, а глаза, большие, темные, неясные в сумерках, — строги и внимательны.
— До завтра? — спросил он.
Она кивнула. Повернулась и, стройная, знакомо раскачивая рукой, чуть изгибая ее в кисти, словно отталкиваясь, пошла по дорожке к крыльцу дома.
До завтра…
«Ты для меня открытие…» Что же это было? Ходила девочка — не замечал, и вдруг стало необходимостью видеть каждый день… Утром просыпался с тревожно-радостным чувством: что случилось? Не мог понять сразу, слишком ново было это ощущение, потом — словно теплая и тихая волна к сердцу: Марина!
Девочка, как она растерянно встречала его!
— Марина! Хоть один раз поцелуй сама! — просил он.
Она смотрела, удивленная и покорная.
Он смеялся.
— Ты еще маленькая-маленькая.
— Да?
Полудетские губы чуть тронуты улыбкой. Молчит, думает, хмурится.
— Марина, я не могу понять… тебя что-то тяготит?
— Все хорошо, Федя.
— Ты скажи… когда меня нет, ты ждешь?
— Да, Федя. Очень.
Жила Марина на Полевой улице, тихой и безлюдной. Пройдя зеленый коридор деревьев, Федор находил ее на скамейке, скрытой в густом сплетении акаций. Они просиживали здесь или бродили по Полевой далеко за полночь. Возвращаясь к себе, Федор с удивлением обнаруживал, как мало было сказано Мариной и как много он перечувствовал, передумал, переговорил.
Она могла часами молчать и только слушала… Нет, она говорила — глазами, переменчивым выражением лица, дыханием — то замедленным, тихим, то волнующимся, быстрым. Федор не знал ее мыслей, но его собственные — он чувствовал — находили в Марине живой и доверчивый отклик, и потому так хорошо было делиться с ней думами. Они встречались по вечерам, и Федор любил ее строгое, нежное лицо в вечернем освещении. Но в воспоминаниях — днем, за книгами, ночью, в бессоннице — она вставала не просто Мариной Соловьевой, девушкой, наделенной точными внешними приметами, а смутно освещенным милым образом.
Вскоре Федор уехал. Получая коротенькие письма Марины, он наряду с радостью испытывал что-то вроде досады, пугавшей его. От строчек веяло холодком. Точно Марина опасалась поведать сокровенные мысли и прятала их под шелухой общих фраз. Что она за человек? Федору хорошо было думать о тихой, «вечерней» Марине, он не желал связывать этот образ с досадливо чужими письмами.
Неизвестно, откуда узнали товарищи о его знакомстве с Мариной, только они начали подшучивать: «Счастливый, нашел красивую девушку!» Красивая девушка? Федор не думал, красива ли Марина. Поразмыслив, он увидел вдруг, что Марина походила на брата. Пожалуй, товарищи правы. И это показалось странным. Федор сторонился красивых девушек, считая, что неподходящ для них. А главное (может, это и предубеждение, но — что поделаешь?) — ему казалось, что красота и легкомыслие — явления,
