панику внутри и решительно взяла себя в руки: уж если первый – самый страшный! – тур прошла, то дальше всё должно быть хорошо.
Опять им что-то показывала, опять что-то читала… Разыгрывала какие-то сценки…
И тут Председатель приёмной комиссии неожиданно спросил:
– Милая девушка, а что у вас с речью?
– А что? – не поняла я.
– Скажите правду, вы заикаетесь?
– Нет, – сказала я. – Просто волнуюсь немного.
– Значит, вы заикались когда-то, – сказал он не очень деликатно.
– Не помню такого, – честно соврала я.
– Значит, вы будете заикаться! – сказал он грозно и почти уже рассерженно.
(Я хотела ему сказать про Качалова… И – не стала).
– Но ведь я хочу быть мимом, – сказала я. – Причём тут моя речь?
– Но отделение-то, на которое вы поступаете, речевое! Главный предмет – сценическая речь. Бреев хотел взять вас как будущего автора клоунад. Но если вы пишете – так идите в Литературный институт.
– Но я хочу быть клоуном! Клоуном-мимом.
– Это всё понятно, – сказал он, обращаясь к соседке справа. – Енгибаровское влияние. Тут всё понятно. Милая девушка, – взглянул он на меня строго. У вас – профнепригодность.
(О!… второй раз в жизни я слышу это: у вас профнепригодность. Опять придрались к моей речи!)
Комиссия озадачено смотрела на меня.
– Хотя… мы ещё подумаем, – сказал строгий дядечка. – Собственные авторы нам действительно нужны… Мы подумаем. А пока пригласите следующего!
Я стояла в коридоре, стараясь не зареветь. Ко мне подошла какая-то женщина из приёмной комиссии.
– Просто вы слишком хорошо подготовились, – сказал она.
– Что значит «слишком хорошо»?
– Нам нужны ребята, из которых мы можем сделать то, что нам нужно. А у вас целый репертуар готов! Костюм. Музыка… Нам решительно нечего с вами делать. Мы вам по большому счёту не нужны. Идите и работайте.
– Кто же меня выпустит на манеж без диплома?
– Ну, не знаю…
В списке прошедших на третий тур моей фамилии не оказалось…
Я очень обиделась тогда на Бреева. Я даже не позвонила ему и не спросила: почему он не пришёл на второй тур? Какая теперь разница, почему он не пришёл…
Я вообще не собиралась больше с ним общаться. Никогда!
(И если бы кто-нибудь сказал мне, что впереди у нас с Борей Бреевым – много лет дружбы, и творческое общение, и я ещё буду писать стихи для его студентов- клоунов… – ну, я бы ни за что не поверила в это – тогда, в те дни, когда я жутко переживала свой провал в училище…)
А Мой Клоун был уже в Москве. И репетировал в маленьком клубе в Марьиной Роще свой новый спектакль.
Я пожаловалась ему на свою неудачу с училищем.
И он с таким недоумением посмотрел на меня! И сказал:
– Зачем тебе это вообще надо? Да, я мог бы тебе помочь с училищем, но не буду этого делать. Послушай меня, не надо тебе этого.
– Всё равно я буду клоуном, – упрямо сказала я.
– Не выдержишь ты этой жизни, – сказал он. – Я имею в виду закулисную жизнь. Я тебе говорил, куда тебе нужно: в Литературный. Ты – поэт, и ты сама это хорошо знаешь.
– Всё равно я буду клоуном!
Ах, почему я не родилась в цирковых опилках?!.
Но «все к лучшему в этом лучшем из миров». Так было и с моим непоступлением в цирковое училище.
Надо признаться, что в то время я плохо себе представляла внутренний механизм цирковой жизни. Мне казалось: цирк – это вольный остров, чудом сохранившийся в нашей действительности. Сохранившийся благодаря своему вневременному, бродяжьему происхождению. Я не видела (или не хотела видеть?), что остров этот давно уже обнесен клеткой.
Судьба, как ей и положено, была прозорливее меня. Она уберегла меня от жесточайшего разочарования. Благодаря своей несостоявшейся клоунской карьере, я на всю жизнь сохранила к цирку нежность.
МОЙ цирк – это вольный остров…
И все же я здорово надышалась в своё время опилками!
Цирк не выветривается из души. Так же, как море – если ты долго жил на его берегу.
Я давно уже не пишу клоунад и антре. Но клоун во мне живёт и здравствует! У моего внутреннего клоуна два лица – одно плачет, а другое смеётся. И так всю дорогу…
В сущности, вся наша жизнь – цирк, это так очевидно. Порой смешной, а ещё чаще – трагический. Минуточку, как там у меня в одном давнем стихотворении?…
